– Подожди, помолчи минуту. В чем дело, Талки?
– Я, послушайте... мне ужасно неловко. Я не думал, что Жук начнет об этом говорить.
– Потому что ты вел себя непристойно, ты решил, что я буду молчать! – выкрикивал на одном дыхании Жук.
– Решил, что все будет шито-крыто, да? – спросил Сталки.
– Это прямое оскорбление нас троих, – сказал Мактурк. – Какие у тебя грязные мыслишки, Талки.
– Так, ребята, если вы будете продолжать в подобном тоне, я отправлю вас за дверь, – сердито сказал Карсон.
– Это доказательство тайного умысла, – заявил Сталки с видом невинного мученика.
– Я... я шел по улице... клянусь, – закричал Талки, – и... мне очень неловко... подошла женщина и поцеловала меня. Клянусь, я ее не целовал.
Наступила пауза, в которой раздался тихий свист Сталки, демонстрирующий презрение, удивление и насмешку.
– Честное слово, – задыхаясь, проговорил обвиняемый. – Остановите его.
– Очень хорошо, – вмешался Мактурк. – Мы вынуждены принять твое заявление.
– Черт! – заорал Нотен. – Не ты здесь старший староста, Мактурк.
– Ну, хорошо, – ответил ирландец, – ты знаешь Талки лучше меня. Я говорю только от нашего имени. Мы верим слову Талки. Но я могу сказать, что если бы меня застукали в подобной ситуации, и я бы дал такие же объяснения, как и Талки, интересно... интересно, что бы вы сказали? Тогда это означает, если верить честному слову Талки...
– А Талкус... пардон... Талкус-лобызалкус достойный человек,[130] – вставил Сталки.
– ...это означает, что шестой класс не может защитить себя от поцелуев, выходя на прогулку! – закричал Жук, рванув к финальной черте. – Славно, правда? Вот малолетки-то обрадуются? Мы, конечно, не старосты, но что-то нас не очень зацеловывают. Даже не думаю, что мы когда-нибудь об этом думали, да, Сталки?
– Никогда! – ответил Сталки, отвернувшись в сторону, чтобы скрыть эмоции.
На лице у Мактурка было написано снисходительное презрение и легкая усталость...
– Похоже, что вы знаете об этом довольно много, – вставил староста.
– Что же я могу поделать, если вы занимаетесь этим у нас под носом, – Жук переключился на пародирование самого язвительного разговорного стиля Кинга – легкий дождичек после грозы. – Мне кажется, или все это очень отвратительно и постыдно? Я даже не знаю, кому здесь хуже: Талки, которого случайно застукали, или остальным, которых не поймали. И мы... – тут он резко обернулся к друзьям. – И теперь мы должны стоять и выслушивать нотации только потому, что мы влезли в их интрижки.
– Черт! Я хотел ведь только вас предостеречь, – сказал Карсон, полностью сдавая позиции противнику.
– Предупредить? Ты? – это было сказано с видом человека, обнаружившего что-то мерзкое в своем шкафчике. – Карсон, будь добр и скажи нам, пожалуйста, что же это за вещь такая, о которой ты был уполномочен нас предостеречь после всего, что сказано? Предостеречь? Это уже слишком! Пойдем отсюда куда-нибудь, где чисто.
И оскорбленная невинность удалилась, хлопнув за собой дверью.
– О, Жук! Жук! Жук! Жук золотой! – всхлипывал от хохота Сталки, уткнувшись Жуку головой в живот, как только они вошли в комнату. – Как ты это проделал?
– Боже... – проговорил Мактурк, обняв Жука за шею обеими руками, и начал качать его голову из стороны в сторону в ритм песни.
Пухлые губки безумно красивы,
Слаще, чем сочные вишни и сливы,
Вечно смеются и тянутся к вам:
Ну-ка, попробуй, съешь нас! Ням-ням!
– Осторожно, разобьешь очки, – Жук отдуваясь, высвободился из-под тел. – Ну, славная победа? Разделался с ними не хуже Эрика! Заметил цитаты из Кинга? Проклятье, – лицо его помрачнело, – я не использовал одно прилагательное – непотребный. Как же я мог забыть? Это ведь одно из любимых словечек Кинга.
– Неважно. Я думаю, они сейчас высылают к нам представителей, чтобы мы не рассказывали об этом в школе, – сказал Мактурк. – Бедный шестой... бедный несчастный шестой!
– Безнравственные нахалы, – фыркнул Сталки. – Какой пример для чистых душой юношей, как вы и я!
А шестой класс сидел ошеломленно и мрачно смотрел на Талки, который чуть не плакал.
– Ну, – язвительно произнес староста. – Хорошенькую кашу ты заварил, Талки.
