– Почему... почему вы не выпороли этого Жука до того, как он начал говорить? – взвыл Талки.
– Я знал, что будет скандал, – сказал староста корпуса Праута. – Но ты настаивал на проведении этого собрания, Талки.
– Да, и здорово же это нам помогло, – сказал Нотен. – Они пришли и устроили головомойку нам, хотя это должны были сделать с ними мы. Жук разговаривал с нами как с кучей мерзавцев и... и все такое. А пока мы приходили в себя, они вышли, хлопнув дверью, будто преподаватели.
– Идиот! Если бы ты сказал, что сделал это, и не отрицал, то было бы в десять раз лучше, – отозвался Нотен. – Теперь они разболтают об этом всей школе... а Жук сочинит кучу дурацких частушек и прозвищ.
– Но, черт возьми, это ведь она меня поцеловала! – вне своих обязанностей Талки был тугодумом.
– Я думаю не о тебе. Я думаю о нас. Я хочу пойти к ним в комнату и посмотрю, можно ли это уладить!
– Талки очень сожалеет о том, что произошло, – заискивающе начал Нотен, когда нашел Жука.
– Кто же поцеловал его на этот раз?
– И я пришел попросить вас, ребята, и особенно тебя, Жук, не разносить это все по школе. Конечно, вы ребята взрослые и понимаете почему.
– Гм! – холодно сказал Жук с видом человека, который с неохотой понимает, что ему предстоит выполнить неприятное общественное задание. – Мне нужно пойти и еще раз поговорить с шестым классом.
– В этом нет абсолютно никакой необходимости, мой дорогой друг, уверяю тебя, – быстро проговорил Нотен. – Я передам все, что ты считаешь нужным.
Но желание использовать забытое прилагательное было слишком велико. Поэтому Нотен вернулся на это еще не разошедшееся собрание, а за ним следовал Жук с бледным, холодным и отчужденным лицом.
– Похоже, – начал он, тщательно артикулируя слова, – похоже, что среди вас возникло некое беспокойство по поводу тех действий, которые мы можем предпринять в свете открывшихся нам... э... непотребных деяний. Если вас это успокоит, то сообщу, что мы решили... ради чести школы, как вы понимаете... не разглашать эти... э-э... непотребности, вот так.
Он повернулся и, словно витая в другом мире, зашагал гордо к себе в комнату, где Сталки и Мактурк, положив головы на стол, вытирали слезы на глазах, не в силах двинуться от изнеможения.
* * *
Контрольная по латинской прозе прошла с успехом, который превзошел все их самые дикие мечты. Сталки и Мактурк были от нее освобождены (они занимались дополнительно с ректором), но Жук писал ее с большим энтузиазмом.
– Это, я полагаю, побочный продукт вашей деятельности, – сказал Кинг, разбирая бумаги. – Последняя демонстрация перед тем, как устремиться в более высокие сферы? Последняя атака на классиков? Кажется, вы уже смущены.
Жук, нахмурив брови, смотрел на напечатанный текст.
– Не понимаю, где здесь начало, а где конец, – пробормотал он. – Что это значит?
– Нет, нет! – воскликнул Кинг с кокетством ученого. – Я думаю, что это вы должны объяснить нам смысл этого. Это контрольная, дорогой Жук, а не конкурс по угадыванию. Видите, у ваших товарищей не возникло сложностей...
Талки встал со своего места и положил контрольную на стол. Кинг заглянул в нее, прочитал и стал бледно-зеленым.
«Это работа Сталки, – подумал Жук. – Интересно, как Кинг вывернется».
– Кажется, – начал Кинг, запинаясь, – что определенная, очень небольшая доля истины есть в замечании Жука. Я... э-э... склонен считать, что у нашего бесценного Ранделла перебои с дисциплиной... если вам, конечно, известно о существовании такого слова. Жук, вы претендуете на звание редактора. Может, вы расскажете классу о печатных формах?
– Что вы, сэр! Какие формы? Я вообще не вижу ни одного глагола в этом предложении, а ода... ода стала совершенно другой.
– Я собирался сказать, прежде чем вы взяли на себя обязанности критика, что этот случай мог приключиться во время набора и что типограф мог забыть это по своему легкомыслию. Нет... – он держал лист в вытянутой руке, – Ранделл не очень большой специалист по Цицерону и Горацию.
– Довольно некрасиво с его стороны валить все на Ранделла, – шепнул Жук своему соседу. – Кинг наверняка был сильно под мухой, когда все это писал.
