Черствый хлеб жевал я всухомятку.
Говорили в лагере мне так:
«Вот счастливчик, получил двадцатку.
А могли бы врезать четвертак».
Первое выступление нашего театра было назначено на День защитника Отечества. Мы сделали муляжи оружия, военную форму подготовили. И концерт прошел хорошо. Ни в каких других зонах праздник 23 февраля не отмечается, поскольку отмечать его считается зазорным у уголовников. А в нашей зоне День защитника Отечества каждый год отмечается с помпой, потому что здесь сидят бывшие военные. Они как-никак, но все же защищали родину. Ну а то, что они попали в зону, так здесь они считают себя вроде как… военнопленными! Ребята-то, в основном, молодые, попали в колонию за убийства. Особенно много их после Чечни заехало. Нет у них в душе покоя. Как говорится, вечный бой у них. И покой им только снится. У нас вообще в колонии отмечаются все военные праздники: День воздушно-десантных войск, День пограничника, День морфлота… Флаги даже ребята свои делают, вывешивают в отрядах. Да тут еще такая конкуренция идет! Одни говорят: «Вы пехота, вы мазут, а мы – десантура». Другие доказывают: «А вы медуз не видели». На праздник берут чай, конфеты. Собрались в кружок, взяли гитару. Поиграли, попели.
– А субординация по воинским званиям в колонии есть?
– Да какие тут звания… все осужденные.
– Но вообще-то попадают в зону люди с большими звездами?
– Конечно, есть и такие. Их в зоне хорошо знают. Они все при делах, при должностях. Те же мастера на промзоне из бывших начальников. Среди них тоже разные люди встречаются. У нас тут сидел директор спецшколы ФСБ, у него в свое время Путин учился. Я с ним общался. Умнейший мужик. Он мне сто раз говорил: «Вадим, рот закрой и молчи сиди. Потому что все, о чем ты здесь скажешь, обернется против тебя. Причем в извращенной форме». Он учил меня, что надо быть гибче. Сливаться с людьми, стараться не выделяться. Я могу рассказать еще про одного человека. Мой товарищ, собровец, Герой России, старший лейтенант, восемь лет отсидел… Он Героя России получил за Чечню. Его взвод попал в окружение. Они оказались в здании на четвертом и пятом этажах, а под ними на трех этажах были «чехи». Три дня взвод – десять человек! – держался, отбивался, пока не подошли наши основные силы. Двоих из них только ранило, все остались живыми. Об этом потом во всех центральных газетах писали, репортаж по телевидению был. И вот он после всего этого попадает в колонию. Спрашиваю его: «За что?» – «Да мы тут пьяные остановили таксиста, сказали: “Довези”. Сели, а он вдруг чего-то задерзил нам». В общем, побили они таксиста. В результате получилось как разбойное нападение. Чуть ли не завладели его автомашиной. Тот быстренько заявление написал, и посадили их.
– В бытовом плане к чему в колонии труднее всего привыкнуть?
– К тесноте.
– Колония перенаселена?
– Положено по четыре квадратных метра на человека, а у нас и метра не приходится. Вот говорят, что в тесноте, но не в обиде. Да в обиде, и еще в какой! Когда день изо дня и год от года повернуться негде. Друг другу в затылки дышим. И физически тяжело, и морально. И уже думаешь только об одном: как бы выжить. Организм-то изнашивается. У нас тут произошел вообще дикий случай. Один осужденный на промзоне сломал ногу – раздробил всю кость. Отвезли его в больницу, а вернулся он уже без ноги, на костылях. Я его спрашиваю: «Женя, а чего тебе ногу-то не собрали?» – «Говорят, лекарств нету. Сказали: “Плати за лекарства, если есть деньги”. А мне помочь некому: матушка нездорова, и бабка больная». Мальчишке всего двадцать пять лет, ему ногу ампутировали! Хотя было бы проще взять, разрезать, эти косточки сложить, и загипсовать.
Так что благополучие в зоне – это очень шаткая вещь. Сегодня ты как все, а завтра – никто.
– Оказавшись в зоне, о чем вы больше всего сожалеете?
– Время проходит бездарно. Жалко уходящие годы. Я уже заметил, что стал память терять. Недавно не мог вспомнить, как Сталина звали.
– С чего это вы о Сталине подумали?
– У нас в колонии есть средняя школа. Там висит плакат, где написано что-то за Сталина. Я прочитал инициалы: «И. В.» И потом долго вспоминал. Иван? Илья? Поймал себя на мысли, что не помню имя. И только когда отошел от плаката, вспомнил: Иосиф!
