Он сумел полоснуть по шкуре хищника ножом и почти успел увернуться. На адреналине даже не почувствовал боли, просто ощутил сильный рывок за плечо, и левая рука вдруг перестала слушаться. Мелькнул запоздалый страх, что нож окажется недостаточно острым, чтобы повредить толстую шкуру, но в этот момент подействовали чары, наскоро подвешенные на лезвие.
Зверь, даже не заметивший царапины и вновь изготовившийся к прыжку, вдруг с визгом шарахнулся в сторону, пытаясь понять, кто вероломно вцепился в его бок. Волчком завертелся на месте, начал кататься по земле, пытаясь стряхнуть невидимого врага. Жжение усиливалось, и люди оказались забыты.
Может, нечисть была умнее любого животного, но догадаться, что это именно тонкокожий человек, вкусный запах крови которого уже обещал близкий обед, стал причиной ее мучений, не смогла.
Хар осторожно отступил в сторону. Медленно, стараясь не привлекать к себе внимания бьющейся в агонии — пусть та пока этого не понимала — твари. Шаг, другой, третий, пока не оказался на возможной траектории прыжка хищника. Прикрыл собой женщину на случай, если зверь вдруг все-таки решит напасть. Но в первый момент нечисть не догадалась, а потом стало поздно: лапы перестали слушаться, да и не замечал зверь больше ничего вокруг, все его существо занимало только больно жгущее невидимое пламя.
Наконец, издав последний хриплый стон и судорожно дернувшись, хищник замер на земле, а в следующее мгновение очнулась Брусника.
Тоненько всхлипнув, она подскочила на ноги и метнулась к мужчине, обхватила его за талию, прижалась всем телом, мелко дрожа. Хар дернулся от неожиданного прикосновения, но тут же сообразил, что происходит. С трудом разжал сведенные судорогой пальцы, выронив заляпанный странно потемневшей и загустевшей кровью нож, развернулся, обнял одной рукой плечи женщины.
— Не реви, все кончилось, — ворчливо проговорил он, но не сердито, а устало и даже немного насмешливо. Напряжение начало потихоньку отпускать, а вместе с этим волной накатила слабость.
— Я так испугалась, когда его увидела, — всхлипнула Руся и слегка отстранилась, чтобы заглянуть в лицо Хаггара. Правда, облегчение в ее глазах в следующее мгновение сменилось страхом, когда женщина рассмотрела быстро бледнеющее лицо мужчины и сообразила, что все плечо его залито кровью. — Ты ранен! — ахнула она.
— Удивительная наблюдательность, — бескровными губами ухмыльнулся теневик, чувствуя, что сознание вот-вот его покинет. Кровь-то он затворил, но, кажется, поздно: уж очень много ее успело вытечь.
— Стой! Погоди, не теряй сознания! Разреши мне на тебя воздействовать! — опомнилась она.
— Разрешаю тебе нарушить клятву, — пробормотал маг и все-таки начал заваливаться на бок. Правда, медленно, борясь со слабостью, и Бруснике удалось уложить его достаточно аккуратно и не позволить дополнительно навредить себе падением.
Страх или, вернее, ужас от пережитого никуда не делся, но истекающий кровью у нее на руках Хар волей-неволей заставил отодвинуть все эти чувства на задворки сознания. Руся даже сумела порадоваться, что все-таки вспомнила про клятву и успела спросить о ней мужчину.
Разорвав рубаху по порезам, оставленным когтями, шаманка рассмотрела рану внимательнее и с удивлением отметила, что глубокие борозды, рассекшие плоть, уже почти не кровоточат, хотя опыт подсказывал, что кровь из такой раны должна буквально хлестать. Эта нежданная радость позволила Бруснике еще немного успокоиться и подойти к лечению раны в гораздо более подходящем для такого воздействия настроении. Стянуть рану полностью ее сил не хватило, но женщина по крайней мере сумела залечить основные повреждения, которые вполне могли оставить Хаггара вовсе без руки.
Сделав для своего пациента все возможное, шаманка занялась обустройством лагеря всерьез. Понятно, что никакой речи о продолжении пути завтра идти уже не могло. Даже если выздоровление мужчины пойдет хорошо, им придется провести здесь по меньшей мере несколько дней.
Первым делом она нагрела воды, заварила травы из благоразумно прихваченного с собой запаса и аккуратно промыла рану мужчины чистыми кусками его же собственной рубашки — располосованная и залитая кровью, она теперь годилась только на тряпки.
