Всё могло бы быть иначе, если бы в сфере религии и духовности мог свободно проявляться дух игры. В противовес всем догматикам и фундаменталистам, богослов Хуго Ранер в своей книжке «Человек играющий» убедительно показал, что именно христианству этот дух вовсе не чужд. Именно человек, исполненный веры, объясняет он, способен посмотреть на самого себя в перспективе божественного и понять, что ему можно, играя, пробовать и искать, что он не обязан соответствовать ожиданиям, что, напротив, Бог своею благодатью приглашает его к свободной и радостной игре[122]. Он заходит так далеко, что вместе с монахом Ноткером Заикой из Санкт-Галлена видит сокровенную сущность Римской Церкви в том, что это «церковь играющая»:
Смотри, под любимой
Лозою, о Христос,
Радуясь, играет,
Под защитой сада
Через пятьсот лет после Реформации не помешает вспомнить: изначальная интуиция Мартина Лютера состояла в том, что настоящий христианин отличается не усердием, с которым он пытается заслужить Царствие Божие, а своим доверием к божественной благодати. Мехтхильд из Магдебурга пыталась описать событие мистической встречи между Богом и человеком как любовную игру, во время которой Бог говорит о душе:
Не могу Я дать ей всего, что ей мог бы доверить,
Если только она беззаботно и просто
Не упадёт в мои божественные руки,
Так, чтобы мог Я с нею играть
[124].
Пусть мы — мирские, светские современные люди — чужды религиозного блаженства, однако не стоит забывать, что любое проявление религии и духовности может подвигнуть нас отважиться на встречу с духом игры. Религия призывает человека к осознанию того, что представляет собой в наших глазах самую сущность игрового искусства жизни: цель и смысл жизни — как и всякой хорошей игры — в ней самой. Жить — можно. Жить — хочется. Слава Богу, у жизни есть конец. Не будь его — и проект игрового искусства жизни был бы изначально обречён на провал. К жизни можно подходить как к серьёзной игре именно потому, что придёт день — и она закончится. К серьёзной: ведь каждое её мгновение — это возможность расцвета человеческого существа, созревшего для красоты; к серьёзной игре: ведь придёт смерть — и все наши глупости и ошибки канут в Лету. И если вы верите в жизнь души после смерти, то можете сказать: к серьёзной, потому что каждое мгновение призывает душу к пробуждению; к игре — потому что душа после смерти покинет поле игры и убедится, что её жизнь была «только» игрой. Однако даже не требуется заходить так далеко, чтобы признать нашу смертность важнейшим из факторов, позволяющих строить жизнь на фундаменте игры.
Найти внутреннюю связь со святыней и осознать себя тем, кто на собственном опыте убеждается в осмысленности бытия смертного существа, сопоставляя его с бессмертием божества; осознать меру собственной ценности — да ведь это важнейшие мотивы, чтобы придать своей жизни чуть больше игровой лёгкости. Тот, кто осознаёт самоценность и осмысленность его души или бытия, в жизненной игре не будет придавать чересчур большое значение своему Я. Такой человек не будет забывать, что в любом его действии или поступке присутствует глубокое измерение души или самости. Святое, или божественное, измерение снова и снова являет себя в игре жизни.
Мы стремимся к развитию, стремимся к расцвету, а потому хотим — и можем! — проживать жизнь как игру, пробуя разные варианты и делая ходы. Если при этом мы соизмеряем нашу жизнь с Богом или с богами, руководствуемся примером святых — это просто духовный вариант культуры игрового искусства жизни, которому мы и посвятили эту последнюю главу нашей книги. Может статься, нам отчасти удалось выразить в этом очерке душевную красоту подлинно верующего, способного встретить улыбкой любую грань, любую сторону жизни — в том числе и тот момент этой яркой и многообразной игры, когда она подходит к своему концу.
