— Вероятно, я был в нашей подвальной прачечной, стирал.
— Так-так, the liberated man,[31] сам устраивает постирушки. Все еще живешь с этой чешкой?
— С венгеркой, если ты имеешь в виду Иду.
Эйч-Ар с завистью и скепсисом смотрел на устойчивые пары, а объяснялось это тем, что своей невольной агрессивностью он отпугивал всех знакомых девушек. Он предпочел сменить тему.
— Слушай, Мартин, ты до сих пор работаешь в концерне «Вольф»?
— Да, так же как и ты в «Нойе базлер цайтунг». Ведь так?
Он нетерпеливо отмахнулся; вероятно, ему было неприятно, что здесь, в этом заповеднике сверхсоциалистов, приходится признаваться, что работаешь на капиталистическую газету.
— Ну, верно. — Он доверительно наклонился ко мне, и по его дыханию я почувствовал, что свой кофе он разбавлял изрядной дозой шнапса. — Ты читал сегодняшнюю листовку, которую выпустила ШАП?
Я кивнул.
— И что ты на это скажешь?
Странно, похожий вопрос мне уже задавал сегодня мой шеф. Чего хотел Эйч-Ар? Может, искал «жареных фактов»?
— А ты что думаешь?
Мне наконец удалось подозвать к столу полногрудую официантку и заказать вина.
— Мы обсуждали эту листовку на сегодняшней редакционной летучке. Может, в ней действительно что-то есть?
— Хочешь собрать материал?
Эйч-Ар заговорщицки ухмыльнулся.
— А хотя бы и так.
Эх знать бы, насколько ему можно доверять. Наверняка он стремился разнюхать побольше об аварии на фирме, которая давала мне средства к существованию; у меня же в кармане была пленка, способная уличить официальную версию фирмы во лжи…
— А почему ты спрашиваешь именно меня?
— Ну, мы уже довольно давно знакомы, ты служишь там и по работе бываешь в разных отделах… Может, ты знаешь больше того, что написано в коммюнике?
— А ты это потом опубликуешь?
Мы говорили понизив голос и походили на двух заговорщиков, склонившихся над столешницей из струганых досок.
Эйч-Ар замялся.
— Ну, не сразу же публиковать… Сначала нужно изучить обстоятельства.
— Да, нужно. Спасибо, — это я сказал уже официантке, которая принесла вино.
— А мне еще кофе, — крикнул Эйч-Ар, вожделенно поглядывая на пышные формы, обтянутые пуловером. — М-да, — его взгляд, еще подернутый мечтательностью, вновь обратился ко мне. — У вас эта листовка наверняка тоже обсуждалась.
— Конечно.
— И что говорят у вас?
— Думаешь, нам говорят больше, чем посторонним?
— Официально, конечно, нет. Но ведь я, например, могу рассказать о своей газете не только то, что в ней печатают.
— Верно, только химический концерн не газета.
— Значит, тебе ничего не известно?
— Слушай, у меня из-за этой чертовой аварии и так куча неприятностей. С меня довольно.
— Неприятности? И какие же такие у тебя неприятности?
Вот дьявол. Может, приоткрыться ему? Сумеет ли он воспользоваться моей информацией? Но что, собственно, приоткрывать? У меня ведь только догадки, подозрения. А если сказать и отдать ему оба снимка мертвого Кавизеля, тогда я сам пропал. Феш сразу сообразит, откуда они взялись.
Я медленно покачал головой.
— Могу сказать тебе лишь одно, но упаси тебя бог на меня сослаться. Если судить по реакции кое-кого из наших, то в этой листовке действительно что-то есть. На твоем месте я бы продолжал копать.
— Вот видишь, так я и думал. Потому и торчу тут, хотя жратва здесь неважная. Если автономисты выпустили такую листовку, значит, они чем-то располагают. Пусть не прямыми доказательствами, но все-таки какими-то сведениями. А эти сведения от кого-то получены. Мне надо знать, сколько им известно.
— Надеешься здесь разнюхать?
— Попал в самую точку. — Эйч-Ар посмотрел на меня с таким торжествующим видом, как будто наконец-то по достоинству оценили методы его работы. — Они тут все собираются, а я кое с кем знаком еще со студенческих лет.
Пока что в пивнушке сидели рядовые члены прогрессивной партии, руководства не было видно. Интересно, неужели все интеллектуалы и революционеры близоруки? У всех очки в никелевой оправе, очки в роговой оправе, брехтовские очки, летные очки — все сплошь очкарики, включая эмансиписток, которые устроили за своими столиками что-то вроде викторианского дамского чаепития.
— На кого же ты нацелился?