— Позвонили прямо в кафе?
— Нет, конечно, я сам позвонил в Ивреа, и мне велели немедленно туда вернуться.
— В субботу?
— Для руководителя «Оливетти» не существует субботы. И потом, Шейла не огорчится, вот увидишь!
— Как?! Разве ты мне сам не говорил, что она женщина требовательная, привязчивая?
— Все верно, — засмеялся Федерико. — Но привязалась она не ко мне, а к Бонетто.
— Не может быть?!
— Очень даже может. Неслыханная удача. Так договорились?
Анна Карла пожала плечами:
— Вообще-то я надеялась, что мне уже не придется обедать вместе с ними на холме.
— Но тебе и не придется! Шейла и Феличе ни о чем так не мечтают, как остаться вдвоем.
— Будем надеяться, — сказала она, бросив мрачный взгляд на плащ Массимо.
Федерико перехватил ее взгляд и усмехнулся.
— Вот именно!
— Что «вот именно»?
— Массимо явно забыл его намеренно, чтобы под этим предлогом вернуться сюда. Мне показалось, что он не жаждет остаться наедине со своим другом.
— Перестань! Ты что-нибудь знаешь?
— Я? Ровным счетом ничего. А вон и они.
Он помахал рукой Массимо, который как раз входил в кафе вместе с Лелло, и сразу поднялся.
— Значит, договорились? — переспросил он, стряхивая крошки с брюк. — И если хочешь сделать доброе дело, то отвези их на холм.
Почти все покупатели уже разошлись, и в толпе образовались зияющие пустоты, словно в нее угодили снаряды. На площади здесь и там валялись всевозможные вещи, что делало ее похожей на поле боя, в панике покинутое побежденными.
Но те, кто купили громоздкие вещи, возвращались, чтобы погрузить их на машины. Поэтому в переулках, прилегающих к площади, пешеходам стало передвигаться еще труднее, идти можно было только гуськом. Лелло оказался рядом с Бонетто, Анна Карла шла впереди, о чем-то оживленно болтая с Шейлой, а Массимо плелся сзади.
Лелло было приятно идти рядом с таким крупным ученым. С ним надо говорить о чем-нибудь очень серьезном, думал про себя Лелло, подыскивая достойную для уважаемого собеседника тему.
— Хочу поблагодарить вас за вчерашнюю лекцию, — начал Лелло. — Для меня, человека, который занимается совсем иными вещами, это было подлинным открытием. Я никогда не думал, что рыбная ловля… я хотел сказать, общечеловеческое значение рыбной ловли…
Американист Бонетто взглянул на него с недоумением.
— В каком смысле? — спросил он.
— Именно в том, который вы ей придаете. Конечно, не в буквальном. Как я уже говорил, я занимаюсь совсем иными проблемами, но мне кажется… Ну, хотя бы в символическом смысле? Как вы считаете?
— Возможно.
— Но я говорю о символике в ее современной трактовке. Я имею в виду не устаревшие частные или всеобщие аллегории. Вы не читали комментарий Маркетти к «Божественной комедии» Данте?
Бонетто отрицательно покачал головой.
— Собственно, я это лишь в качестве примера, — обескураженно пробормотал Лелло. — Я хотел только…
— Простите, одну минуту, — сказал Бонетто, остановившись и выудив из корзины маленького деревянного Пиноккио.
— Сто лир, — сказала владелица корзины. — Он совсем новый.
— Понятно, — сказал Бонетто, потеряв всякий интерес к игрушке.
— Либо возьмем Павезе. Я, собственно, литературой не занимаюсь, но…
— Простите, но чем вы занимаетесь? — спросил Бонетто, бросив деревянную куклу обратно в корзину.
— Пятьдесят, — поспешно сказала женщина.
— Феличе! Лелло! — звала их Шейла, размахивая рукой.
Вместе с Анной Карлой и Массимо она остановилась на перекрестке и, когда подошли американист Бонетто с Лелло, уже покупала «Скорбящую мадонну».
— But how much?
— И сколько же? — машинально перевел американист Бонетто.
Владелец лавки, старик в темном фартуке, боясь прогадать, никак не решался назвать цену.
— Very old.[13] Все это, — он показал на остальные картины и почерневшие стенки лавки. — Very, very old. Старинные. Семнадцатого века. Comprendr?[14] Сем-над-ца-то-го!
— Seventeenth century, — несмело перевел Лелло.
— But how much? — засмеялась Шейла.
— Сорок тысяч, — сказал старик. — Фортизаузенд.
Шейла снова посмотрела на картину.
— Красивая мадонна, — с улыбкой сказала она Анне Карле. Вынула из сумки кошелек, открыла его, повернулась к старику. — Две тысячи, согласны?
