— А что именно вы рекламируете?
В эту минуту, сам не знаю почему, мне вдруг вспомнилось дело «Туалетная бумага».
— Туалетную бумагу.
— А-а… — разочарованно протянул парикмахер.
— Предмет первой необходимости! — торжественно провозгласил я, решив немного поиздеваться над ним. — Туалетная бумага составляет основу цивилизованного общества!
— Ладно, не надо меня агитировать, — хмуро прервал парикмахер. — Лучше скажите, как быть с вашим пиджаком? Снимете вы его наконец или нет?
Я сделал ему знак наклониться. Он повиновался.
— Открою вам одну тайну, — заговорщически прошептал я. — В левом внутреннем кармане у меня пистолет. Совсем крохотный. Но он мне может понадобиться в любой момент. Вы меня понимаете?
— Понимаю, что вы надо мной издеваетесь! — сказал парикмахер с досадой в голосе и, надувшись, замолчал.
Вот так я наконец избавился от надоевшей мне болтовни. Зато ко мне прицепилась противная желто-зеленая муха. Она садилась то на правую щеку, то на левую и лакомилась пеной. Я поднял руку, чтобы прогнать ее, и вдруг увидел в зеркале, что парень следит за мной из-за «Иллюстрированного еженедельника». Ведь он взглянул на меня именно в тот момент, в ту самую секунду, когда я поднял руку. Значит, и он за мной исподтишка наблюдает. Это показалось мне подозрительным. Наверняка готовит мне какой-то сюрприз. Впрочем, я ничем не выдал своей тревоги, не показал, что заметил его взгляд. Но бдительность усилил. Правда, внутренне не мог не улыбнуться, представив, что бы началось в этой уютной и очень респектабельной «Искренности», если бы мой «приятель» вдруг бросился к выходу, а я за ним — с салфеткой на шее, с намыленной щекой и пистолетом в руке.
Свежевыбритые, мы вышли из парикмахерской и остановились на тротуаре. Не у самой двери, а чуть правее.
Полуденное солнце безжалостно слепило глаза. Пока мы сидели в парикмахерской, глаза отвыкли от яркого света. Жалюзи там были опущены, и непривычное для сентября солнце, свирепствовавшее на улице, проникало в зал, словно сквозь фильтр, превращаясь в мягкое, нежное сияние.
— У тебя кровь на шраме, — сказал я ему. — Под ухом.
— Правда? Я и не заметил, как он меня порезал.
Парень прикоснулся к шраму пальцем. Очень осторожно.
— Он небось и сам не заметил. Куда уж там, за болтовней!
Парень объяснил мне, что очень бережет свой шрам: кожа в этом месте такая чувствительная.
— К счастью, у меня хорошая кровь, — добавил он. — Сразу свертывается. Кровотечения никогда не было.
— Все это весьма любопытно. Но вернемся к повестке дня, иначе говоря — к нашей прогулке. В нашем распоряжении целый час.
Парень удивленно посмотрел на меня и заметил:
— Уже не час. Бритье у нас отняло минут двадцать.
— Это не в счет! Прогулка только начинается. Сейчас пять минут третьего. Значит, увольнительная у нас с тобой до пяти минут четвертого.
Кажется, он остался доволен.
— Тем лучше, — сказал он. — Итак, начнем?
— Минутку. Начать — дело нехитрое. Но с чего? У тебя есть какие-нибудь предложения?
— В общем, нет. Честно говоря, я и города толком не знаю. Был здесь всего раза три, да и то проездом.
Тогда я предложил ему пойти куда глаза глядят.
— Думаю, это самое лучшее решение. Пошли прямо! Куда все, туда и мы. Доверимся течению.
— Прекрасно! — обрадовался парень. — Это мне нравится. Прогулка без обязательной программы. Так заманчиво — идти куда глаза глядят! Меня всегда влечет неизвестность.
— Вот-вот! — подхватил я. — Мне ведь тоже этот город практически незнаком.
«Искренность» находилась в доме номер сто пятнадцать на проспекте Ветеранов. Мы двинулись в направлении уменьшения номеров — к центру города.
Шли не спеша: торопиться было некуда. Движение становилось все интенсивнее. К вечеру здесь невозможно будет проехать.
Парень шагал справа от меня. Что мы делали? Да ничего особенного. Что можно делать, гуляя по городу, когда нет никаких забот и обязательств.
Во-первых, мы разглядывали витрины. Останавливались возле всего, что привлекало наше внимание, подолгу стояли у ярких витрин, например с женскими шляпками или хозяйственными товарами. Прислушивались к разговорам, комментировали их. Увидев женскую шляпку, украшенную, цветными перьями и потому похожую на большую птицу, я сказал:
