Султан Насыр обнял Тайбугу и своей рукой перевязал ему раны, а глашатаи возвестили, что султан назначает эмира своим наместником, особо поручая ему разбор жалоб и надзор за судебными решениями. Говорили даже, что султан намерен выдать за Тайбугу свою дочь, однако никакой свадьбы так и не было, так что не знаю, думал об этом наш султан или нет. Да и не все мне, правду сказать, известно, никогда не заводил со мной Тайбуга разговоров о женщинах. Только раз, в пору начала нашего знакомства, эмир спросил, не купить ли ему лютнистку Иттифак, черную рабыню, и, рассмеявшись, сказал: „Испытаем, насколько искусны черные рабыни в музыке!” Злые языки утверждали, будто эмир договорился с торговцем абиссинскими рабами, чтобы тот доставлял ему чернокожих наложниц-малолеток, будто эмир охоч до этого.
Однако вернусь к моему рассказу. Некоторые из эмиров, и прежде всех Таштемир Джундар, вознегодовали и отправились к султану, в это время вернувшемуся из похода. Дивились, как это султан назначил юнца своим наместником, как это мальчишка будет вершить справедливость и охранять права мусульман и беззащитных сирот. Султан выслушал, спросил, все ли сказали. „Клянемся Аллахом, мы трепещем перед нашим государем!” Султан молвил, не поднимая глаз от земли: „Бегите от моего гнева! И не возвращайтесь более к сказанному — кара моя будет страшной”. Эмиры содрогнулись, попятились и бросились вон. Тишина во дворце, рабы застыли в углах… Султан покачал головой и сказал: „Молитесь за нас, чтобы зажили наши раны, чтобы Аллах ниспослал нам милость и прощение”.
Опустилась на землю ночь, спала дневная жара, и, как всегда, ученые мужи отправились к Тайбуге, в его дом у Хатт ат-Тибана. Тишина в доме, рабы застыли в углах… Став наместником, Тайбуга остался в своем доме, не переехал в крепость, говоря: „Здесь мы ближе к твари господней”. Трапеза шла своим чередом: гости насыщались, слуги уносили пустые блюда. Посреди общей беседы шейх Сирадж ад-Дин объявил, что он сочинил загадку, разгадать которую мудрено. Йалбуга аль-Йахйави, ближайший друг эмира, пригласил всех принять участие в состязании: „Все разгадывают, кроме тебя, шейх Сирадж”. Шейх жестом призвал к молчанию и произнес:
С долгим волосом, тонкая, стройная, ты видишь,
как она уходит и возвращается.
За всю жизнь ни разу не надела платья, но множество
людей ее одежду носит.
Поднялся шум, посыпались догадки… Тайбуга молча взирал на гостей: не скажешь, что мрачен, но и не весел, и мысли его неведомы нам. Много позже я узнал, как тяжела была эмиру надвигающаяся ночь с ее одиночеством и неотвязными мыслями о цели земного пути. Шейх Сирадж воскликнул, смеясь: „Я скажу вам разгадку: это игла!” Только он произнес это, как за окном раздался крик, заколебалась вода в молчащем фонтане. Йалбуга аль-Йахйави недоуменно воскликнул: „Кто это посмел там кричать?” Эмир накинул шахский плащ желтого шелка и вышел. Навстречу слуги: „Не гневайся, господин! Безделица потревожила твой покой”. Не слушая, Тайбуга прошел через сад и обнаружил юношу: одежда разорвана, в глазах ужас, увидел эмира и пал ниц. Эмир поднял его, всмотрелся — юноша пригожий, статный, — спросил, что случилось. Юноша заговорил, а голос дрожит: „Я хранитель седел, господин, ты часто видишь меня”. Эмир удивился, покачал головой: нет, не видел или лица не запомнил, а странно, этот человек каждый день седлает ему коня. Тайбуга похлопал юношу по плечу: „Рассказывай!” Тот заплакал: „Не прогневайтесь, шейхи! Всего несколько недель прошло, как женился, взял девушку ладную, из хорошей, хоть и небогатой семьи. Зажили счастливо, и надо же тому случиться, заметил ее на свечном рынке эмир Джункули ибн аль-Бабах, а он хоть и в преклонных летах, но питает слабость к молоденьким. Только ее увидал, потерял голову, кричит: „Доставить мне эту, спать не лягу, пока она не будет у меня!” Люди его понеслись ей вслед, догнали на конном рынке, а дело было к вечеру, окружили, схватили и были таковы. Жена моя сирота несчастная, некому защитить ее, да и где же справедливость, господин: вокруг немало женщин, почему же мою жену постигла такая участь?
