— Да что с тобой, сынок? Не гневи Аллаха! Всем твоим братьям и сестрам работать целый день!
Но я продолжал стоять на своем, хотя и трясся от страха: несдобровать мне. И гроза грянула. Удары свалили меня на землю и размазали по ней, как комок грязи. Я попытался было подняться, но тут получил еще один удар и отлетел к большому кувшину, который разбился вдребезги, брызнув осколками в разные стороны. Отчаянно вопя, я тщетно искал спасения, а отец гонялся за мной со здоровенной палкой, решив, видно, прикончить меня на месте. Наконец он устал, отбросил палку и, задыхаясь, крикнул:
— В эту свою проклятую школу больше не пойдешь! С завтрашнего дня будешь работать в поле… Ну-ка, живо отвязывай осла!
Однако этого ему показалось мало: он взобрался на осла один, а меня заставил бежать следом до самой станции — пять или шесть километров.
На обратном пути я все время подгонял осла, и он несся во весь опор. На углу нашей улочки я соскочил, бросил поводья — осел сам знакомой дорогой вернется домой — и припустился бежать, чтобы до конца занятий успеть в школу — хоть бы показаться там. По дороге я крикнул младшей сестренке, чтобы она завела осла во двор.
В школу я явился к началу третьего урока. Солнце уже высоко поднялось над школьным садом и залило почти всю террасу, подбираясь к дверям в наш класс. А там творилось нечто невообразимое. Меня встретили хохотом, криками:
— Вот он, явился!
На щеках моих еще не высохли слезы, и все тело было в синяках. Я изнемогал от усталости. Странно, но никто ничего не заметил. Должно быть, произошло что-то необычное. Проходя к своей парте, я спросил:
— Эй вы, что случилось?
— А ты не знаешь? Абуль Макарим-эфенди сегодня не пришел!
— Ну и что?
— Как что? Тот, кто не приходит в четверг, — кто он такой?
— Могильщик! — мгновенно сообразил я, и все радостно захохотали.
Вдруг словно из-под земли посреди класса вырос смотритель. Мы оцепенели. Шум разом умолк, слышался лишь его тонкий, с присвистом голос — как кошачье мяуканье:
— Что за гвалт? Вы где находитесь? На базаре? Вы кто? Стадо баранов?
Он раздраженно повернулся, намереваясь выйти, и тут столкнулся в дверях со школьным сторожем, тоже заглядывавшим в класс. Феска его покачнулась и упала бы, если бы господин смотритель ловко не подхватил ее. Не помню, я ли первый засмеялся или кто другой, но только господин смотритель с ненавистью посмотрел на нас, зло плюнув на переднюю парту, и вышел, проклиная несчастное время, когда таких, как мы, допустили в школу. Но тут же вернулся, таща за шиворот сторожа. С яростью втолкнул его за порог и рявкнул:
— Перепороть всех!
Сторож не задумываясь схватил первого попавшегося — это был я — и повалил на пол. Свирепая розга обожгла мне ноги…
Несчастный, оскорбленный, приплелся я домой.
Едва завидев меня, мать завопила, колотя себя руками в грудь:
— Куда ты девал осла, паршивец?! Куда ты его девал?!
Сердце мое оборвалось:
— Так я же оставил его сестре, на углу нашей улицы…
Мать начала бить себя по щекам и рвать на себе платье:
— Да не пришел он! О черный день! Беги, ищи его сейчас же!
Я повернулся и вышел из дому в полной растерянности. Где искать? Вдруг меня осенило: может, он забрел на клеверное поле, где пасся в первые дни, после того как мы его купили? Тогда найти — пара пустяков! Но тут же я представил себе дорогу туда и обратно, огненный шар солнца в небе, пышущую жаром землю и свое собственное тело, превращающееся в жареную лепешку… Ох, нет! А может, кто-то из братьев наткнулся на него и отвел на пашню?..
Через полчаса я был там. Когда братья узнали, с чем я явился, они, как мать, начали кричать на меня, а я, уже не в силах плакать, лишь едва мычал что-то. Но сами небеса послали мне помощь. На крик братьев пришел человек, который мне всегда нравился, — дядя Фархат. Он садовник, торгует на местных базарах фруктами и знает весь наш квартал, все, что происходит в нем, всех людей — торговцев и покупателей, богачей и бедняков. Услышав о нашей беде, он сказал:
— Вообще-то я знаю того человека, что продал вам осла. И как раз сейчас туда еду. Пусть кто-нибудь из вас поедет со мной, спросим, не вернулся ли осел к нему.
