Сомнительная полночь - страница 122

— Может, они просто еще не встречались с такой наглостью, — с нарочитой уверенностью заметила Барбара.

— Ладно, постараемся не думать об этом, а то мы свихнемся… Так на чем я остановился?

— Нечто чужеродное, вот на чем.

— Да, — сказал Эвери, — «чужеродное», по-моему, правильное слово. Все здесь какое-то поддельное и, пожалуй, лишено человечности.

— Бесчеловечное?

— Не совсем так. Правильнее будет сказать — «нечеловеческое». Например, я не удивлюсь, если эта штука, — он указал на пишущую машинку, — используется для связи с компьютером. Причем с не очень-то гибким компьютером.

— Что-то мне сомнительно, что именно компьютер сцапал меня в Гайд-Парке, — заметила Барбара.

— Может быть, но… — Эвери не договорил.

В эту минуту панель в стене отодвинулась. Эвери и Барбара невольно обернулись к нише и увидели, что там лежит нечто маленькое и блестящее.

Это были кристаллы — безупречно прекрасные, яркие, сияющие. Кристаллы чистейшего света, непостижимым образом содержащие в себе абсолютную тьму.

Он был невидим. Он был не более чем шепот мысли, мимолетное дуновение в пустом саду мирозданья. Он был словно шелест ветра в аллеях времени, мгновенье печали в огромной радости небытия. Он был все и ничто. Он был один.

Нет… не один.

Кристина плыла к нему сквозь звезды. И звезды превращались в осенние листья, красные и золотые, крутящиеся в танце на гребне немыслимо прекрасной музыки. Огромный потерянный мир возрождался — зеленый, молодой, полный жизни.

Кристина шептала:

— Где бы ты ни был, что бы ни делал, милый, я с тобой. То, что было между нами, сильнее времени и пространства, жизни и смерти… Ты должен совершить это странствие, милый. Сделай это. Это мечта, которую нужно осуществить, клятва, которую нужно исполнить, вызов, который должен быть принят. Наша любовь — часть такой мечты, такой клятвы. Создай из нее нечто новое. Сделай ее яркой и сияющей. Освободи ее.

Он хотел бы ответить — но у шепота мысли, у шелеста ветра нет голоса. Он хотел бы сказать: «Кристина! Кристина! Ты, только ты. Больше ничего. Ни жизни, ни любви, ни странствий, ни творчества. Ты, только ты».

Он хотел сказать это, но слова исчезли. Они растворились в этой тьме. Они не могли пройти сквозь черный занавес между мечтой и действительностью.

Кристина растаяла во тьме. Он снова остался один.

Но вдруг пустота заполнилась огромным зеленым оком планеты. Оно пристально смотрело на Эвери. Планета смотрела на него, как женщина, которая знает, что она прекрасна. Она смотрела на него, как животное, которое ждет, чтобы его приручили.

— Это дом, — послышался голос. — Это сад. Это мир, в котором ты будешь жить, взрослеть и учиться. Это мир, где ты узнаешь достаточно, но не слишком много. Это жизнь. И все это — твое.

Он уже слышал прежде этот голос. Он уже слышал эти слова. Но не понимал их.

Эвери испугался. Испугался, потому что не понимал. Испугался, потому что знал слишком много и слишком мало, чтобы понять. Испугался, потому что был одинок, а такое одиночество сильнее боли…

Эвери проснулся. По лбу у него струился холодный пот. Он ровно — слишком ровно — лежал на кровати, руки вытянуты вдоль тела… словно больной, приходящий в себя после наркоза. Он вспомнил свое первое пробуждение и осторожно сел. В висках стучало, но не слишком сильно.

Эвери огляделся. Барбара исчезла, стена вернулась на место, и он снова находился в одиночной камере. Он слабо улыбнулся, вообразив, что, должно быть, думает по этому поводу Барбара, какими забористыми ругательствами поносит она своих тюремщиков.

Панель была открыта, но кристаллы исчезли. Теперь в нише лежал лист бумаги. И карандаш.

«Пожалуй, я вел себя слишком глупо», — подумал Эвери. Ему следовало догадаться, как они используют эти кристаллы. Это было несложно.

Он положил карандаш и бумагу на стол, сел и просмотрел вопросы. Слава Богу, никаких тестов. На этот раз на листе оказались вопросы, в основном обращенные к нему лично, и главным образом — типа «да — нет». К тому же их было немного.

«Верите ли вы в Бога, как в существо, которое этически можно интерпретировать как человека?»