Итак, решено было оцепить табун.
Заросли помогали скрывать наши маневры от пугливых кобылиц. Через десять минут мы рассыпались по прерии.
Табун по-прежнему пасся и резвился. Беззаботные дикарки не подозревали, что охотники берут их в кольцо, иначе бы они давно разбежались.
Можно подумать, что мустанг предвидит участь, ожидающую его в неволе. Как будто лошади-перебежчицы, испытавшие сладость служения цивилизации, внушили своим товаркам страх перед человечеством.
Я отъехал в самый дальний угол прерии с сигнальным кавалерийским рожком. Рейнджеры оцепят кобылиц, а я взбудоражу их трубным звуком.
Спрягавшись за деревьями, я поднес рожок к губам, когда за спиной у меня раздалось пронзительное ржание степного жеребца.
Коридор соединял прерию с мезкитовым лугом, где топотал конь.
Я помчался туда. Лошадь путалась в низкорослом кустарнике. Косые лучи вечернего солнца ослепляли меня.
Заслонившись ладонью, я издали увидал жеребца, скакавшего сквозь заросли кустарника к манаде.
По аллюру я сразу узнал Белого мустанга.
Сомнений не было: белоснежная масть, черные уши, губы с синевой, розовые ноздри, широкие бока и стройные ноги… Короче — само совершенство.
Жеребец несся, как вихрь, к табуну.
Кобылы отозвались на его ржание. Вся манада встрепенулась и пришла в движение.
Через несколько секунд настороженные лошади выстроились правильной линией, точно кавалерийский эскадрон. Они поджидали жеребца.
Глядя на их приподнятые и в одном направлении повернутые головы, всякий сказал бы, что они взнузданы мундштуками. Путешественники в прериях часто обманываются такой картиной.
Дальше таиться и лукавить не имело смысла. Ловля была в разгаре. Только быстрота наших коней и меткость лассо могли решить дело.
Пришпорив Моро, я ринулся открытым полем.
Ржание знаменитого жеребца послужило сигналом для рейнджеров, которые выскочили одновременно из зарослей и, пришпоривая своих лошадей, с громкими воплями понеслись к табуну.
Перед фронтом кобылиц жеребец остановился, дважды ударил копытами, как бы пробуя грунт, заржал и метнулся назад, к опушке. Инстинкт самосохранения увлекал его к выходу в соседнюю прерию.
Манада бросилась за ним. Вначале она сохраняла кавалерийский порядок, но понемногу линия сбилась. Лучшие лошади, как на заезде на ипподроме, вырвались вперед, и вскоре вся манада рассыпалась в прерии.
Началась погоня: шпоры безжалостно впивались в бока взмыленных лошадей, а бедные дикарки спасались от преследователей.
Блестящие качества Моро не замедлили сказаться: одного за другим обогнал он всех рейнджеров, и, когда, миновав коридор, мы вырвались в мезкиты, лошадь моя смешалась с отставшими дикими кобылицами.
Среди них были чудесные создания, и при других обстоятельствах я не удержался бы от соблазна накинуть лассо на шею одной из беглянок, что не представляло особой трудности. Но я думал только о том, как пробиться сквозь табун.
На мезкитном лугу я обогнал скачущую манаду; кобылы, которых я опережал, шарахнулись в сторону.
Теперь весь табун остался позади, за исключением Белого мустанга, он один уносился вперед и как будто дразнил меня ржанием. Расстояние между нами не таяло — скачка не утомляла белого жеребца.
Но Моро не нуждался в поводьях и шпорах. Он видел цель перед собой и угадывал волю всадника. Я чувствовал, как он подо мною трепещет. Копыта его почти не касались земли, а бока вздымались от избытка силы.
Моро подошел уже на хорошую дистанцию к белому жеребцу, но тот, к великому моему огорчению, шарахнулся в заросли.
Я нашел просвет в чаще и не подумал остановить погоню. Направление мне указал слух. Ветки хрустели под копытами дикой лошади, и только изредка в зелени мелькала белая масть.
Я преследовал мустанга, не думая ни о чем: то нагибался под ветвями, то отпускал поводья, доверяясь чутью Моро, который чудом находил дорогу.
Мы с Моро не считались с такими пустяками, как иглы кактусов и колючки акаций, ранившие тело, но поневоле задерживались перед раскидистыми мексиканскими соснами с горизонтальными лапчатыми ветвями. То и дело я припадал к седлу, чтобы не удариться о такую ветвь, и каждой помехой пользовался Белый мустанг.
