Ведь беглец исчез необъяснимо. Сколько раз я подсмеивался над рассказами о летучем голландце, и вот наяву столкнулся с лошадью-призраком.
Охотники и трапперы создали белому скакуну таинственный ореол, все эти басни теперь припомнились. Обычно я издевался над наивностью рассказчиков, а теперь сам готов был поверить.
Не сон ли все это? Нет. Я сижу в седле, и подо мной лошадь — тяжело дышащая, с дымящимися боками.
Все это явь, конечно. До мелочей мне памятна погоня.
Но, с другой стороны, Белый мустанг был только что у меня перед глазами, а теперь его больше нет! Значит, трапперы говорят правду. Значит, в прериях водится лошадь-призрак.
Подавленный этой нелепой мыслью, почти убежденный в ее справедливости, я сгорбился и поник. Лассо выскользнуло из рук, и отпущенные поводья трепались на луке, обвиваясь вокруг шеи коня.
Однако я не застыл в преклонении перед чудесным.
Когда я опомнился, взгляд мой упал на следы копыт удивительного мустанга. Призрак, конечно, не мог их оставить.
«Там, где они обрываются, — подумал я, — скакун вознесся на воздух и растворился в апофеозе своей славы…»
Прибегнем к искусству следопытов.
Следы вели по прямой. Шагов через двести Моро почему-то остановился.
Я взглянул — и все понял. Суеверие было посрамлено.
Шагах в тридцати по прерии тянулась темная полоса, пересекая мой путь. Как будто почва разверзлась после землетрясения. Книзу расщелина почти не суживалась, и дно ее было усеяно щебнем. Стены обрывы были строго отвесны. По разрезу можно было проследить чередование пластов, которое в точности повторялось с той и другой стороны. Но издали провал был незаметен. Вправо глубина убывала и постепенно сходила на нет. Зато влево лощина росла и вглубь и вширь. Там, где я стоял, глубина ее достигала двадцати футов.
Вот как объяснилось исчезновение Белого мустанга: он отважился на дерзкий прыжок с двадцатифутовой высоты. Под копытами его осыпался край обрыва, а там, куда он спрыгнул, камни был разворочены. Дикая лошадь умчалась по руслу баранкоса влево: копыта ее отпечаталась в мелкой гальке.
Немного дальше расщелина поворачивала. Ищи теперь Белого мустанга!
Досада улеглась, суеверный трепет рассеялся, но положение все-таки было не из приятных.
Тридцать миль от селения, и неизвестно, в каком направлении…
Несомненно одно: до утра пускаться в путь нельзя. Всего полчаса до захода солнца, а ночью легко сбиться со следов. Выбора нет: останусь на месте.
Я проголодался и, что еще хуже, хотел пить. Кругом — ни капли воды.
Длительная скачка под палящим солнцем прерий измучила лошадь. Моро страдал от жажды подобно мне, но, в отличие от Моро, я сознавал, что воды нет и долго не будет, и мне было труднее, чем ему, переносить лишения.
Дно лощины сухо, как поверхность прерии, хотя, очевидно, дождевые потоки неоднократно по ней бурлили.
Все же я проехал вдоль лощины, надеясь отыскать воду, застоявшуюся в колдобинах.
С каждым шагом трещина расширялась.
Солнце зашло. Наступали короткие субтропические сумерки. Путешествовать ночью в прерии, изрезанной трещинами, опасно. Моро мог каждую минуту оступиться. Щели зияли во всех направлениях.
Ночь заволакивала прерию. Страшно было плутать среди многочисленных расселин, и я отказался от мысли найти воду.
Ночь пройдет под знаком нестерпимой жажды. Ничего не поделаешь.
Однако Моро лениво брел вперед, и я направлял его по чутью.
Внезапно что-то засеребрилось в темноте.
Я вскрикнул от радости и приподнялся в стременах. Впереди блеснула вода.
То было озерцо. Странно, что вода оказалась не на дне ущелья, а посреди прерии. Берега водоема были совершенно обнажены — ни деревца, ни камышинки. Вода стояла вровень со степью.
Я поскакал к водоему. К торжеству моему примешивалось сомнение: а вдруг мираж?
Мираж был весьма вероятен. Сколько раз меня уже обманывали эти странные оптические явления в прериях.
Нет. Вода настоящая. Я не вижу дрожащей дымки, всегда обволакивающей мираж: бассейн резко очерчен, и вода заманчиво сверкает.
Моро приободрился.
Мы были уже в двухстах шагах от озерца, и я не сводил глаз с зеркально чистой влаги, когда лошадь моя вздрогнула и отпрянула.
