В том, что белый конь с великолепным ходом и благородной статью существует среди бесчисленных табунов, блуждающих по необъятным прериям, в том, что таких лошадей наберется десяток или два, а пожалуй, и сотня, — в этом я не сомневался. Сам я ловил белых лошадей, не имевших соперниц в быстроте. Но так называемого Белого мустанга отличали от всех черные уши.
Я должен был поймать белую лошадь с черными ушами.
Одно выражение в письме Изолины смущало меня:
«…Вам уже удалось покорить нечто свободное и необузданное…»
Как это понять? Верить ли счастью?
Только теперь обратил я внимание на деловую приписку. В ней сообщалось подробно, где и когда пастух заметил белого коня, а также говорилось, что податель записки послужит мне проводником.
Исполнив прихоть Изолины, я оправдаюсь в ее глазах.
Да, сеньорита де Варгас! Если это в человеческой власти, завтра вечером Белый мустанг будет ваш.
Через полчаса мы с пастухом выехали из селения в сопровождении дюжины рейнджеров. Реку перешли вброд и углубились в заросли.
Из рейнджеров я выбрал наиболее опытных охотников — искусных следопытов.
Полагаясь на их ловкость, я верил в успех.
Дело в том, что наш проводник застал Белого мустанга с табуном кобылиц. Очевидно, он не пожелает с ними расстаться, а если даже Белый мустанг и покинул место, указанное пастухом, его будет легче выследить по отпечаткам многочисленных копыт.
Иначе мы бы век гонялись за дикой уткой[1].
Сегодня скакун — у ручья, а завтра утром — в ста милях… Манада[2] его задержит.
Лишь бы выследить коня, а дальше поможет Моро и лассо.
В дороге я объяснил рейнджерам нашу задачу. Все слыхали о несравненном Белом мустанге, многие встречали его в прериях.
Люди были радостно возбуждены, точно им предстояла увлекательная стычка с мексиканскими партизанами.
Мы ехали густыми колючими зарослями, которыми славится эта часть Мексики.
По мере нашего продвижения картина менялась: колючий покров редел. Началось чередование лугов и кустарников, называемых мезкитами. Чем дальше, тем шире были прогалины, а площадь, занимаемая зарослями, суживалась. Под конец луга слились в сплошное пространство.
Мы покрыли без передышки миль десять, когда проводник напал на след манады. Старые следопыты, не слезая с коней, подтвердили, что почва истоптана дикими кобылицами, чьи следы резко отличаются от копыт жеребцов.
Они не ошиблись: на горизонте чернел табун, и пастух авторитетно заявил, что это и есть манада, с которой он столкнулся.
До сих пор все шло великолепно. Но одно дело — обнаружить табун кобыл, а другое — полонить лучшего скакуна в табуне.
Со смешанным чувством тревоги и радости глядел я на кобылиц, не замечавших нашего приближения.
Прерия, в которой паслись кобылицы, тянулась на целую милю и, подобно уже пройденным, была окаймлена зарослями и через прогалины сообщалась с другими полями.
Манада держалась в центре луга. Одни кобылицы щипали траву спокойно, другие резвились, разметав по ветру хвосты и гривы. Их шелковистые бока лоснились на солнце. Мелькали гнедая и вороная масти, но белая преобладала. Были и серые кобылы с ржавым отливом, а также соловые с белыми гривами и хвостами и довольно много мексиканских пинтаго, или пятнистых лошадей.
Пегие лошади не редкость среди мустангов. У всех, разумеется, пышные хвосты и гривы, которых не касались ножницы.
С первого взгляда можно было сказать, что знаменитый Белый мустанг отсутствует.
Мы переглянулась. Какая досада!
Великолепный табун без жеребца…
Но что мне это стадо диких кобылиц? Изолина им не обрадуется: ей нужен Белый мустанг.
Но пастух сказал, что Белый мустанг где-нибудь недалеко, и я не мог не поверить человеку, всю жизнь наблюдавшему диких лошадей, знатоку их повадок. Скакун или отдыхает под тенью акаций, или пасется на соседнем лугу с частью своего гарема или с избранницей.
— В этом случае, — заверил меня проводник, — мы не замедлим его обнаружить, а легче всего будет выманить жеребца, спугнув кобылиц, которые потревожат его издали слышным звонким ржанием.
План казался легко исполнимым, но раньше нужно окружить кобыл, чтобы, завидев нас, они не разбежались.
