К счастью, русский шофер обычно хороший работник.
Он ездит по дорогам, напоминающим волны, чинит машину в степи, когда мороз и бензин леденят руки. Но вместе с тем шофер не рабочий; на машине он одинок.
Его машина опьяняет его, быстрота опьяняет, выносит из жизни.
Не забудем о заслугах автомобиля перед революцией.
Нe сразу Волынский полк решился выйти из казарм.
Русские полки бунтовали обычно стоя.
Декабристы были разбиты на месте.
Волынцы оставили казармы, но были в нерешительности. Навстречу выходили другие.
Полки сходились и останавливались.
Но уже били камнями в двери гаражей, и рабочие на захваченных трубящих машинах вылетали в город.
Вы пеной выплеснули революцию в город, о автомобили.
Революция включила скорость и поехала.
Гнулись рессоры, гнулись крылья машин, машины метались по городу, и там, где их было две, казалось, что их было восемь.
Я люблю автомобили.
Тогда раскачалась вся страна. Революция перешла через пенный период и ушла пешком на фронт и в деревню.
А машины продолжали свой отдельный путь, свою жизнь.
На автомобилях разъезжали те, кто правили страной.
Но те, кто правили только машинами, тоже ездили на них.
Иногда отдельно.
Иногда грабили что и где попало. Добыча была невелика, но быстрота иногда самодовлеет.
Реквизировали спирт.
Это делалось двумя способами.
Или подсылали покупателя, и когда спирт оказывался, то врывались с фантастическим мандатом и реквизировали.
Иногда же отыскивали покупателя и реквизировали у него деньги, когда он их показывал.
Так и делали люди с головами, не выдерживающими быстроту.
Спирт, который продавали шоферы, был особенный, с бензином и кретоном, на нем ходили машины.
Потому что Баку было отрезано.
В то время в России было одно наказание — смертная казнь.
Смертная казнь была в быту.
Револьверы звали шпалерами.
Это из жаргона — «шпалэр» по-еврейски значит плеватель.
В одной квартире, в которой торговали водкой, на стене висела надпись: «распивочно и на вынос».
А хозяин был в холщовом переднике.
Смертная казнь была нормой для него; он относился к ней, как немец к штрафу.
Между тем страна кристаллизовалась.
Скорости соподчинялись друг другу.
Появился ордер и пропуск.
Самые крепкие из любящих быстроту были на фронте.
И быстрота была оправдана.
Но в черной Москве, в черной красной Москве, в которой улицы окаменели, скрутясь вокруг Кремля, как скручивается тесто вокруг веселки, ходили пешком.
Город был пеший.
Но в нем появилась шайка. Большие черные машины ездили вдоль тротуаров, тихо и близко.
Они выбирали.
Выбрав женщину, они хватали ее, втаскивали в машину и увозили, со всей скоростью, какую только может дать автомобиль, когда он безумен.
Женщин увозили загород и там насиловали.
Так продолжалось в Москве несколько дней.
Насиловали одну женщину. Позже рассказывала она, уже на следствии: «Стою и дрожу — мех на руке».
Спрашивает шофер: «Вы оденьте мех, барышня».
Она была барышня.
«Так вы же отнимете».
«Мы не грабим».
Но люди, владеющие быстротой, поймали шайку.
Их судили, они сознались во всем и на вопрос: «Зачем вы сделали это?» отвечали: «Нам было скучно».
Их убили.
Я не знаю их имен, и не буду их защищать.
Но мне, человеку, знавшему быстроту и не знавшему цели, хочется сказать несколько слов.
Это не над могилой.
Эти люди, граждане, не были хуже других.
Это были гаражные ребята, умеющие чинить машины и знающие, как холодно железо на морозе.
Быстрота мотора и трубный звук гудка выбили их из дороги.
Среди пешей Москвы мотор вынес шофера к преступлению[1319].
Оружие делает человека храбрее.
Лошадь обращает его в кавалериста.
Вещи делают с человеком то, что он из них делает.
Скорость требует цели.
Вещи растут вокруг нас, — их сейчас в десять или в сто раз больше, чем двести лет тому назад.
Человечество владеет ими, отдельный человек — нет.
Нужно личное овладение тайной машин, нужен новый романтизм, чтобы они не выбрасывали людей на поворотах из жизни.
Я сейчас растерян, потому что этот асфальт, натертый шинами автомобилей, эти световые рекламы и женщины, хорошо одетые, — все это изменяет меня.
Я здесь не такой, какой был, и кажется, я здесь нехороший.
После «Письма восемнадцатого» (по 1-му изданию) — во 2-м (Л.: Атеней, 1924. С. 65–67) и 3-м (Л.: Изд-во писателей, 1929. С. 101–103) добавлено следующее письмо, которое частично — с изм. и доп. — уже было опубликовано в виде отдельного эссе «Пробники» (впервые: Последние новости. 1924. 19 марта. № 11), включено в:
