— Это вопрос закона распределения вероятностей, — объяснил Этто.
— Чем еще ему быть, — сказал Аз, — но из этого не следует, чтобы все колотушки, ни с кем не делясь, вечно собирал я один.
— Каждому, — невозмутимо продолжал Этто, — в жизни выпадает играть некую роль, и эстетика требует, чтобы он сыграл ее полностью либо вовсе не играл.
— В случае колотушек, — возразил Аз, — это «полностью» совершенно несправедливо, откуда ясно, почему некоторые предпочитают вообще не играть никакой роли.
— Во всяком случае, теперь ты знаешь, — сказал Этто, — что распределение колотушек можно рассматривать только как вопрос эстетики. Правда, я до сих пор не знаю, за что они тебе достались.
— Сам хотел бы понять, — задумался Аз. — Я для общества румяных посчитал, вдобавок к рискам их теперешней жизни, заодно риски будущей жизни, чтобы не дать им напороться на неприятности, как слепым цыплятам. И тех, и других набрались одинаково высокие кучи.
— Так тебя правильно поколотили, — сказал Этто. — Кто выставляет будущее в виде кучи неприятностей, тот заслуживает колотушек.
— Но это ведь все опасности, которых, в отличие от их нынешней жизни, можно избежать! — воскликнул Аз. — По крайней мере, если их распознать вовремя. Так что румяные, какой бы высоты ни была куча, должны быть мне благодарны.
— Но не сразу же, — сказал Этто.
— Тогда когда?
— В будущем, — сказал Этто. — Надвигающаяся опасность, можно ее избежать или нет, всегда так или иначе огорчает. И тем, кто о ней говорят, люди не рады, как и вестникам с неприятными новостями. Только когда опасности удалось избежать, мы с благодарностью вспоминаем тех, кто о ней предупредил.
— Ну, возле кучи предупреждений, которых я представил румяным, мне придется ожидать долговато.
— И что там были за опасности? — спросил Этто.
— Это во всей истории самое странное. Они были точь-в-точь теми же, что угрожают румяным при продолжении теперешней жизни.
— Странно было бы, случись наоборот, — сказал Этто. — Крайности в чем-то да сходятся, даже в опасностях, которыми угрожают. Разница, однако, в том, что нынешняя жизнь румяных уже сама по себе крайность, а будущая жизнь только таит в себе возможность выродиться в крайность. Но об этом ты предупредил их заранее.
— Видимо, так, — сказал Аз, снова притрагиваясь к побитой голове. — Но народы следующих звезд я бы предпочел не предупреждать.
— Прежде всего мы должны позаботиться о своей собственной звезде, — заметил Этто, — мы не можем таскать ее с собой вечно.
С этим Аз охотно согласился. Итак, земляне взлетели с предупрежденной звезды и подцепили к себе позади звезду собственную, чтобы пристроить ее в подходящем районе неба. И когда решили, что нашли подходящее место, то остановили ракету, и Аз открыл свой левый глаз, чтобы убедиться, что нигде поблизости нет ни древневерцев, ни иной человеческой души, кто бы мог возмутиться переделкой их неба.
— Ну что? — спросил Этто, уже нетерпеливо расхаживающий по крыше ракеты.
— Никого не видать, — сказал Аз.
— В сущности, досадно, — заметил Этто. — Если у меня выйдет, как я надеюсь, красивая розетка, то любоваться будет некому, раз никого нет.
— Лучше ни для кого, чем для всяких неблагодарных, — сказал Аз, вытаскивая шезлонг и устраиваясь поудобнее, прикрыв левый глаз и щурясь на ближайшее солнце правым.
Этто тем временем прислонился к антенне, подпер подбородок рукой и стал представлять себе розетку, для которой звездой больше или звездой меньше было бы несущественно. А поскольку на этот раз он хотел исключить любые ошибки, то, прежде чем гроссмейстер успел додумать мысли до конца, Аз успел заснуть. И теперь он не давал Этто их додумывать, потому что, лежа на спине, храпел, точно отбойный молоток.
— Это невыносимо! — наконец вскричал Этто.
Аз очнулся ото сна. А оттого, что ему никогда не приходилось слышать, чтобы шеф говорил так громко, он решил, что плохо вставлена затычка в правом ухе, и вынул ее, чтобы приладить правильно.
— Черт побери! — тут же закричал он.
— Не ругайся, — сказал Этто.
— Прямо колдовство! — Аз вытаращил левый глаз и свирепо глянул во все стороны неба. — Тут кто-то есть! Я слышу это очень четко, только увидеть не могу никого.
