Нередко здесь засиживались и жители близлежащей деревни, приносившие отдыхающим парное молоко, ягоды и овощи.
Как-то раз я купил у одного из местных ребят маринованные огурцы. По внешнему виду они напоминали свежие — были такими же крепкими, почти сохранили обычную окраску — и отличались несколько сладковатым, но довольно приятным вкусом.
— Сережа, — позвал я мальчика, сидевшего у костра, — скажи, пожалуйста, как это вы огурцы маринуете, что они и сейчас как будто свежие.
— А это секрет, — пошутил он в ответ, вороша палкой угли костра.
— Ну уж и секрет, — заметил я. — Сейчас трудно что-либо удержать в секрете. Стоит только произвести анализ — и все станет ясно.
— Вы врач?
— Да.
— Ведь и у вас, врачей, свои секреты имеются.
— Почему ты так решил?
— Да потому, что лечите больных вы по-разному.
— Это не так. Качество лечения у нас в стране определяется не наличием каких-то секретов, а разной квалификацией врачей, неодинаковыми условиями работы. Ну так что, Сережа, не выдашь мне своего секрета?
— Да нет, что вы, — воскликнул мальчик. — Это огурцы не мои: их бабушка Дуня продать попросила. Тетя Нюра у них захворала, и она ее не может дома одну оставить.
— Ах вот оно что! Ну, если ты увидишь ее и еще раз придешь сюда, рецепт не забудь взять. Договорились?
— Ладно! — пообещал Сергей.
На следующий день он принес мне клочок бумаги, на котором химическим карандашом нетвердой рукой были выведены каракули, отражающие секрет изготовления маринованных огурцов, столь понравившихся мне накануне вечером.
Но воспользоваться опытом местных умельцев мне не пришлось.
В тот день усталые, но довольные возвращались мы из очередного путешествия на свою базу. Подплывая на лодке к берегу, мы еще издали увидели смотревших в нашу сторону людей, которые стояли на пристани, кричали и махали нам руками.
— Что-то случилось, — заметила жена Константинова, Глафира Николаевна. — А ну, ребята, — обратилась она к сидевшим за веслами, — поднажмите… Раз-два, взяли! Раз-два, взяли!
Едва мы причалили к берегу, как к лодке подбежала незнакомая пожилая женщина.
— Скажите, кто из вас доктор? — едва переводя дыхание, обратилась она к нам.
— Здесь докторов, мамаша, трое, — весело сказал я. — Кто из них вам нужен?
— Милые вы мои, горе-то какое стряслось! Сноха моя без памяти лежит. Бегала к нашему фельдшеру, так тот в город на какое-то совещание уехал. Уж окажите милость, посмотрите, что с нашей Нюркой-то.
— При чем тут милость? Это наш долг, — ответил Антон Алексеевич. — А как вас зовут?
— Авдотья Егоровна! Прохорова я!
— Ну, что же, Авдотья Егоровна, поехали, а по дороге вы мне о больной расскажете.
Прошло несколько минут, и мотоцикл Константинова, оставляя за собой клубы пыли, помчался в сторону Петровского.
То радостное и приподнятое настроение, с которым мы вернулись с лодочной прогулки, сразу же сменилось тревогой за здоровье незнакомого человека. Оно передалось почти всем обитателям базы. В тот вечер не было слышно обычных песен и шуток, люди, казалось, стали даже тише говорить. Женщина, принесшая нам под вечер парное молоко, сказала:
— Я эту Нюру знаю. Она к нам не раз приезжала за потрохами уток.
— За потрохами, говорите?
— Да. Замужем она давно, а детей нет. Лечилась, но не помогло. Вот ей кто-то и посоветовал есть птичьи потроха. С тех пор и ищет их она, горемычная. Павел Михайлович, муж ее, уж очень детей любит.
Молочница уже ушла, а я все думал о ее словах. Как точно она охарактеризовала эту бесплодную женщину, которая не может стать матерью, — «горемычная». Мне не раз приходилось видеть, беседовать с такими женщинами. Причина их несчастья чаще всего была связана с необдуманным поступком в первые годы супружеской жизни. Мысль, что они никогда не смогут иметь детей, не оставляет их ни днем, ни ночью. Она омрачает их сознание и в часы труда, и во время отдыха. Вот и сейчас думаю, а не сделала ли что с собой эта женщина, по-своему воспринимавшая немые укоры мужа и свекрови, отчаявшаяся найти средство от бесплодия, создать настоящую семью. Мне стало как-то не по себе. В этот момент я услышал шум приближающегося мотоцикла.
