— Вы отпустите Брауна?
— Придется.
— И что вы потом будете делать?
— Даже не знаю…
Экипаж замедлил движение, пропуская на перекрестке омнибус, а потом снова набрал скорость.
— Знаешь, — сказала Эльза, зевая, — на днях я прочитала очень интересную статью в «Дамском журнале».
— Да?
— О женщине по имени мадам де Ружмон, она живет в Париже. Она помогла французской полиции «Сюрте» раскрыть несколько преступлений.
— Как ей это удалось?
— Она тоже медиум, как фройляйн Лёвенштайн.
— То есть ты предлагаешь…
— «Сюрте» не стесняется пользоваться ее помощью, — резко сказала Эльза.
— «Сюрте»… они… они французы. Здесь, в Вене, у нас другие методы. Кроме того, мне страшно представить, что скажет Макс, когда я предложу это.
— Доктор Либерман не может знать все, — отрезала Эльза.
Либерман повернул за угол и столкнулся с профессором Вольфгангом Грунером. Оба они резко остановились и отпрянули друг от друга, как будто наткнулись на невидимую стену.
— Ах, доктор Либерман, — сказал Грунер, придя в себя. — Если у вас есть минутка, я хотел бы поговорить с вами в своем кабинете.
— Прямо сейчас? — неуверенно спросил Либерман.
— Да, сейчас, — сказал Грунер.
Либерман посмотрел на часы.
— В три у меня пациент.
— Я не отниму у вас много времени.
Двое мужчин молча пошли по коридору, идя в ногу, почти по-военному. В то же время они сохраняли заметную дистанцию, как будто каждый из них обладал магнитными свойствами, которые разводили их в стороны, как одноименно заряженные частицы. Через некоторое время отсутствие вежливых реплик, которыми при встрече обмениваются обычно все воспитанные люди, и их явная антипатия друг к другу сделали атмосферу напряженной. Либерман почувствовал сильное облегчение, когда они наконец дошли до двери кабинета Грунера.
Кабинет был мрачный и чем-то напоминал каюту подводной лодки. Слабые лучи мутного света пробивались между ветхими шторами, освещая пылинки, плывшие в воздухе с вялой грацией амеб. На полу в беспорядке лежали ящики с электрическими устройствами, напоминавшими сундуки с сокровищами, брошенные пиратами на дне Карибского моря.
В высоком стеклянном шкафу в несколько рядов стояли банки с желтоватым формальдегидом, в котором плавали губчатые части мозга с волокнами нервной ткани. Этот шкаф был похож на отвратительный аквариум. В одном сосуде, немного большем, чем остальные, находился предмет, взглянув на который, Либерман содрогнулся — это был разлагающийся плод с двумя головами. Желтоватые частички плоти собрались на дне банки, что указывало на солидный возраст содержимого банки. Эта медицинская диковина неизвестного происхождения являлась гордостью жуткой коллекции Грунера.
— Прошу садиться, — буркнул Грунер.
— Спасибо, — ответил Либерман, подвигая тяжелый деревянный стул поближе к огромному столу Грунера.
— Доктор Либерман, — начал Грунер, — насколько я понимаю, вы являетесь лечащим врачом гувернантки-англичанки мисс Амелии Лидгейт. Она должна проходить курс электротерапии для избавления от постоянного нервного кашля и сопутствующего паралича. Сколько вы провели сеансов электротерапии, доктор Либерман?
— Нисколько, сэр.
— Не могли бы вы объяснить почему?
— Симптомы ее болезни не являются результатом поражения нервной системы. Это логические последствия нескольких пережитых ею печальных событий. Таким образом, в них есть определенный смысл. Я придерживаюсь мнения, сэр, что электротерапия не подходит в качестве лечения в данном случае.
Грунер сел в свое кресло, как Нептун на трон. Стол стоял у окна, и против света Либерман плохо видел лицо Грунера. Можно было разглядеть только очертания головы профессора и светящийся ореол курчавых волос.
— Итак, — сказал Грунер, — заболевание мисс Лидгейт имеет психологическую природу. Соблаговолите пояснить, пожалуйста.
— С тех пор, как мисс Лидгейт стала работать гувернанткой, — начал Либерман, — она регулярно подвергалась домогательствам своего работодателя. Со временем этот мужчина потерял над собой контроль и применил силу. Ему удалось поцеловать девушку, и это вызвало у нее приступ удушья. Таким образом, ее кашель — это результат подавленного травматического воспоминания. — Либерман заметил, что Грунер уже нетерпеливо барабанит пальцами по столу.
