В стекле пенсне маленького слесаря отразился свет. Его глаза напоминали два овала мерцающего пламени.
— Это личное дело, герр Брукмюллер.
Граф, сидевший рядом с Уберхорстом, обратился прямо к нему, как будто вокруг больше никого не было. Его голос звучал бесстрастно:
— Она что-то сказала вам? Фройляйн Лёвенштайн?
Слесарь заглядывал по очереди в лица собравшихся в надежде встретить поддержку, но безуспешно.
— Герр Уберхорст, — сказала Козима, — если вы хотите получить ответ на свой вопрос, вы должны прислушиваться к мнению круга. Мы должны помочь духу Флорестану своей единой волей. Это невозможно, если у вас есть какой-то секрет.
— Вы имеете в виду полицию, Уберхорст? — спросил Хёльдерлин. — Это им вы хотите что-то рассказать?
Уберхорст отнял руку от дощечки и начал грызть ногти.
— Пожалуйста, я всего лишь пытаюсь… — Его бормотание стало невнятным.
— Я всего лишь хочу получить простой ответ. — Он уже едва сдерживал свое волнение. — «Да» или «нет».
Дощечка двинулась по спирали, быстро указывая на буквы.
— Видите, Уберхорст, — сказал Брукмюллер, — духу тоже нужны пояснения.
— Это дело чести. Герр Брукмюллер, больше я не могу ничего сказать.
снова потребовала дощечка.
— Герр Уберхорст, — сказала Козима, — пожалуйста, не отказывайте посланнику мира света.
Уберхорст помотал головой.
— Хорошо, герр Уберхорст, — продолжала Козима. — Я попробую ради вас, но, думаю, мы вряд ли получим ответ. Флорестан, о дух, обладающий Сокровищем Света, должен ли герр Уберхорст рассказать… — она сделала паузу, подняв брови, — им?
Уберхорст снова положил палец на дощечку.
Устройство осталось совершенно неподвижным.
— Вот видите, — сказала Козима. — Я так и знала.
Все посмотрели на Уберхорста. Взгляд его был прикован к деревянному сердцу.
— Это неправильно, — тихо сказал он.
— Что вы имеете в виду? — спросила Козима. — Что неправильно?
— Я не верю… — Голос Уберхорста звучал медленно и вяло, как будто он говорил во сне. — Я не верю, что фройляйн Лёвенштайн забрал… унес… какой-то демон. Она была очень хорошей, очень доброй.
— К вам, может быть, — буркнула вполголоса Натали. Уберхорст поднял голову. Ему не было видно лица белошвейки, он мог разглядеть только большую стеклянную серьгу, висящую в ее ухе.
— Герр Уберхорст, — сказала фрау Хёльдерлин, — дух говорит, что фройляйн Лёвенштайн виновна в грехе тщеславия. И как бы я хорошо к ней ни относилась, как бы я ни восхищалась ее даром…
— Она была очень тщеславной женщиной, — сказала Натали, помогая фрау Хёльдерлин сделать неизбежный вывод.
— И, несомненно, очень красивой, — добавил Заборски.
— Это правда, — сказал Хёльдерлин. — Однако мы должны помнить, что обладание физической красотой может ослабить дух. Разве не сталкиваемся мы часто со случаями, когда те люди, которых мы считаем красивыми, оказываются особенно подверженными таким грехам, как гордость и тщеславие?
— Странно слышать это от вас, Хёльдерлин, — сказал Заборски.
— Почему это? — огрызнулся Хёльдерлин.
— По-моему, вы восхищались ее красотой ничуть не меньше других.
— Черт возьми, что вы име…
— Господа! — Голос Козимы фон Рат был резким и сердитым.
— Хватит! — рявкнул Брукмюллер.
— Господа, прошу вас! — Козима обиженно надулась, и ее курносый нос между пухлыми щеками стал невероятно похож на хобот. — Нам нужно продолжать.
Фрау Хёльдерлин, прищурившись, посмотрела на мужа, на лбу которого выступили капельки пота.
— Флорестан, — позвала Козима. — Флорестан, мы можем что-нибудь сделать, чтобы помочь нашей покойной сестре Шарлотте?
Дощечка покрутилась по столу и резко остановилась.
— Должны ли мы молиться о спасении ее души?
Дощечка описала еще круг.
— Тогда что нам делать?
Перекатываясь из стороны в сторону, деревянное сердце поколебалось немного на пустой части стола, а потом врезалось в самую большую плитку
— Он ушел, — сказала Козима, тихо и немного грустно.
Герр Уберхорст первым убрал палец с дощечки. Это движение было быстрым и неожиданным, как будто он вдруг обжегся. Фрау Хёльдерлин, отчаянно моргая, продолжала пристально смотреть на своего мужа.
