Райнхард поднял брови.
— Он увидел, — продолжал Либерман, — шкатулку на полу.
— Которая принадлежала его матери.
— Давай все по порядку, Оскар. Как ты думаешь, что может символизировать шкатулка?
— Я знаю, что некоторые невежливые люди иногда так называют…
— Правильно. Не будь таким застенчивым, Оскар. Это распространенный термин, сленговое слово для обозначения женского детородного органа. Так вот, во сне Хёльдерлин старается проникнуть в шкатулку, что в какой-то степени совпадает с тем, как все было в действительности. Его застукали во время тайного свидания. Однако сон говорит нам, что его сексуальные желания закончились неудачей. Он не слишком в этом продвинулся. Возможно, он сделал фройляйн Лёвенштайн неприличное предложение — а скорее всего так и было — и получил отказ. Поэтому во сне крышка остается закрытой.
Либерман бросил взгляд на своего друга. Увидев на его лице скорее ужас, чем удивление, он добавил:
— Оскар, если ты считаешь, что эта гипотеза немного надуманна, посмотри еще раз на эти фотографии. Шкатулка была из слоновой кости, перламутровая внутри. На фройляйн Лёвенштайн тогда было белое платье и ожерелье из двух нитей жемчуга. Я убежден, что Хёльдерлин говорит правду о своих отношениях с фройляйн Лёвенштайн. Не он был отцом ее детей — они не были любовниками.
Либерман говорил совершенно уверенно.
Райнхард согласно хмыкнул, и молодой доктор продолжал анализ.
— Герр Хёльдерлин, хотя его застали со шкатулкой в руках, он все же утверждал, что не виноват. Думаю, можно смело предположить, что мать ругала его за что-то плохое. На первый взгляд кажется, что это нелогично. Как он мог настаивать на своей невиновности, когда его застали — и я говорю это сознательно — in flagrante delicto?[9] Но в сновидениях эти значения сливаются. Он не отрицал, что было свидание. Его протест касается более серьезного обвинения — в убийстве. Поэтому противоречивость его положения не вызывает никакого эмоционального конфликта. Его отказ переживается во сне как приемлемый. Из чего можно сделать вывод, что по крайней мере в убийстве он действительно невиновен.
— Но почему его застала мать? В действительности же его застал фон Булов.
— Профессор Фрейд предположил, что важные сновидения инсценируют сцены из детства. Возможно, что все сновидение Хёльдерлина построено на реальном воспоминании о том, как его застала за чем-то мать, которое сейчас находится глубоко в его подсознании. Но чтобы раскрыть тайну того, что же все-таки на самом деле произошло тогда в детской, потребуется много часов психоанализа.
Райнхард покачал головой.
— Это все прекрасно, Макс, но я не думаю, что Брюгелю понравится твоя интерпретация.
— Может и не понравится, — сказал Либерман, садясь и поворачиваясь, чтобы посмотреть на своего друга. — Но я могу обещать тебе, Оскар, что фон Булов не вырвет признание у Хёльдерлина, как бы долго он ни держал этого несчастного в камере!
— Мэр абсолютно прав, — сказал советник Шмидт, вытирая губы салфеткой. — Доктора, юристы, учителя, директора оперных театров — они везде. Надо что-то делать.
— Да, — сказал Брукмюллер. — Люди стали такие спокойные. Говорю тебе, Юлиус, нам нужен еще один Хильснер. Это заставит людей разговориться.
Козима фон Рат, задумчиво смотревшая на последнюю конфету, повернулась к своему жениху.
— Он тоже работает в муниципалитете? — Брукмюллер и Шмидт переглянулись и разразились смехом.
— Боже мой, нет, любовь моя. Это не одни из нас — это один из них. Ты, конечно, слышала о Леопольде Хильснере?
Козима отрицательно покачала головой, и плоть, висящая вокруг шеи, затряслась, как бланманже.
— Ханс, — воскликнула она, сжимая губы и изобразив довольно некрасивую гримасу. — Ты же знаешь, что я не от мира сего.
— Вы никогда не читаете газеты, моя дорогая? — спросил Шмидт.
— Никогда, — ответила она.
— Я видел, как ты читаешь светскую хронику, — возразил Брукмюллер.
Козима не обратила на него внимания.
— Я подумал, — продолжал советник Шмидт, — что вас, как знатока тайных обрядов и ритуалов, чрезвычайно заинтересует дело Хильснера.
— В самом деле? Почему?
