Никогда еще голос Зеева Баренбойма не вызывал в Натаниэле столь активного раздражения.
– Идиот… – буркнул он.
– Что? Извини, очень плохо слышно. Ты на работе?
– Нет, я не на работе, – внятно сообщил Розовски.
– Дома? А я, на всякий случай, позвонил по сотовому – мало ли где ты можешь быть. Так ты дома?
– Нет, не дома.
– А где? – растерянно спросил Зеев.
– Нигде, – сказал Натаниэль. – У меня вообще нет телефона.
Баренбойм озадаченно помолчал, потом спросил:
– А с кем я говорю?
– С самим собой, – загробным голосом ответил Натаниэль. – Я – твой внутренний голос. Поставь все свои сбережения на красное, после чего можешь выброситься из окна.
– Из какого окна? – спросил Баренбойм.
– Ой, как трудно в Израиле без чувства юмора… – Розовски сморщился, как от зубной боли. – Слушай, Зеев, или говори, что случилось, или отключайся. Дай отдохнуть, я только-только душ принял. И потом, ты мешаешь мне смотреть любимую передачу, – он скосил глаза на экран телевизора. Там боевая бабуля расправлялась с вернувшимися телехулиганами сумкой и руками, те уворачивались и хохотали, оба пса прыгали. В общем, было весело.
– У меня к тебе дело, – наконец, сообщил Баренбойм. – Понимаешь, у меня сегодня был посетитель.
– Очень интересно, – сказал Натаниэль. – У меня они каждый день бывают.
– Понимаешь, сегодня я видел Бройдера, – сказал Баренбойм. При этом у него голос очень напоминал голос Горацио, сообщавшего датскому принцу о явлении его отца. Что Розовски не замедлил отметить.
– Покойника? – деловито осведомился он. – На нем треугольная кипа и серый походный таллит… Да, подгнило что-то в датском, то бишь, еврейском, государстве. Не ешь на ночь индюшачьи ножки.
– Я серьезно, – обиженно сказал Баренбойм. – Ты меня совсем запутал. А тут дорога – как на войне, не знаешь, в какую воронку угодишь.
– Ладно, я просто расслабляюсь. Шучу. Значит, был у тебя в гостях покойник, – сказал бодрым голосом Розовски. – Ну, нормально, с кем не бывает. И как он, хорошо выглядит?
– Он выглядит нормально, – грустно ответил Зеев. – Он выглядит так, как дай Бог нам с тобой выглядеть. И видел я его не во сне, а наяву. Я и сейчас его вижу, он сидит в машине рядом со мной. Это не Шмулик, а его брат Наум. А выглядит он так, потому что приехал из Америки.
– Вот как… – несколько искусственная веселость Натаниэля мигом испарилась. – А как он попал к тебе в машину? – спросил он уже посерьезневшим голосом.
– Год назад мы с Шмуликом были соседями. Это сразу после того, как я съехал с первого адреса, из этого дома, – напомнил Баренбойм. – Наум не знал нового адреса и пришел по-старому, то есть, на нашу лестничную площадку.
– Он что – ничего не слышал о смерти Шмулика?
– Почему? Слышал. Но… понимаешь, какая штука, Натан, – Баренбойм понизил голос, – он не может найти, где его похоронили.
– Почему?
– Потому что «Хевра Кадиша» не хоронила Шмулика. Хоронила какая-то благотворительная органихация, занимающаяся похоронами неевреев. Теперь понял?
– Понял, – он ровнехонько ничего не понял.
– Так что – мы можем прийти?
Во взгляде, которым Розовски окинул салон, царила неизбывная тоска и прощание с возможностью отдохнуть, а выражение лица, как ему самому казалось, очень походило на выражение морды давешнего телевизионного мастифа. Тем не менее, он ответил:
– Можете.
