– Совершенно верно.
Натаниэль покосился на все еще работавший телевизор, у которого он, на время разговора вырубил звук. «Фисфусим» уже закончилась, начался нудный сериал – то ли родной, израильский, то ли мексиканский. Из сериалов Натаниэль угадывал только «Санта-Барбару»: при родственном дебилизме участников, в американской жвачке преобладали блондины. Он подошел к телевизору, нажал кнопку выключателя.
– У тебя нет дистанционки? – немедленно встрял Баренбойм.
Натаниэль только покосился на него, но ничего не ответил.
Наум сидел в явном оцепенении.
– А вдову брата вы уже навещали? – спросил Розовски, возвращая ему фотографию.
– Нет еще. Мне еще нужно узнать ее адрес.
– Пока не делайте этого, – посоветовал Натаниэль. – И вообще: если можно, ничего не предпринимайте… – он помедлил немного. Оба гостя смотрели на него с такой надеждой, что Натаниэлю стало чуть-чуть не по себе. Он откашлялся и сказал: – А сейчас вы расскажете мне об этом человеке. Все, что вспомните.
– О котором? – тотчас спросил Баренбойм. – По-моему, тут два разных человека.
– Об обоих, Зеев, ты – о своем соседе, а вы, – Розовски повернулся к Науму Бройдеру, – о своем младшем брате.
Наум Бройдер, словно в некотором замешательстве, пригладил черную курчавую бороду, в которой тонкими нитями вились седые волосы.
– Не знаю, что и сказать, господин Розовски, – сказал он. – Вчера, после столь неожиданного известия, я впервые задумался о том, кем был мой брат и что за отношения сложились у нас там, в Союзе.
– И что же?
– Мы не были близки, – Бройдер-старший вздохнул и повторил: – Мы не были близки. Может быть, сказывалась разница в возрасте – все-таки, я старше на двенадцать лет. Может быть, то, что моим воспитанием родители занимались, а его – нет. После смерти матери Шмуэль совсем отбился от рук. Я ведь предлагал ему подавать документы вместе – мы тогда получили вызовы на всю семью. Он меня высмеял.
– То есть, особого желания покидать Союз у него не было?
– В том-то и дело.
– А как складывались его отношения с отцом? Вы сказали, что отец был верующим человеком.
– Отец умер в семьдесят восьмом? А мы уехали в восемьдесят первом. Уже в Вене жена настояла, чтобы мы ехали не в Израиль, а в Штаты. Я был против, но, – Наум виновато развел руками, – вы же знаете еврейских жен. Если уж она взяла себе что-то в голову, то…
– В общем, вы оказались в Штатах вместо того, чтобы репатриироваться в Израиль.
– Да. Получили статус беженцев, потом грин-карту. Вот, живем.
– Отношений с братом вы не поддерживали?
– Нет. Изредка доходили слухи, что у него было не все в порядке.
– Что именно?
– Ну… Лечился от алкоголизма, арестовывался… Словом, тот еще… – Наум замолчал. – При всем том, он был не дурак, далеко нет. Аидише копф, это я вам точно говорю.
– А когда вы узнали, что он собирается в Израиль? Он известил вас об этом решении?
– Конечно, нет. Он написал мне письмо уже отсюда. Сообщил, что репатриировался, «сделал алию», как он выразился. Ну, первое письмо восторженное: ахи, охи, все красиво, все чудесно…
– Вы ответили?
– Да, написал, что очень рад, что он прекрасно выглядит – в письме была фотография, вот эта самая.
– Были еще письма?
– Да, – Бройдер помрачнел. – Было еще одно письмо, примерно, через полгода. Совсем другое письмо, с другим настроением. Все плохо, страна дрянь, люди – жулики, все сволочи, его обманули. Да, а в конце сообщил, что женится. И все. Я ответил, попытался успокоить, написал, что эмиграция – это всегда тяжело, описал ему наши трудности по началу. На второе письмо он уже не ответил.
– А когда вы получили от него письмо с сообщением о женитьбе? – спросил Розовски.
Наум Бройдер задумался.
– Дайте вспомнить… Около двух лет назад, по-моему.
Тут Баренбойм, которому явно не терпелось сказать свое слово, наконец, не выдержал и заговорил, не дожидаясь, пока Натаниэль к нему обратиться.
– Должен заметить, – сказал он, – что лично мне эта пара вовсе не показалась счастливыми молодоженами.
– Вот как? – рассеянно спросил Натаниэль. Он повертел в руках портрет. – А почему?
– Ну, есть же всякие мелочи, – пояснил Баренбойм. – Они походили, скорее, на людей, проживших вместе не менее десяти лет и порядком осточертевших друг другу.
