— Мошенница? — перебивая, поинтересовался Горленко, неоднократно слышавший о подобных схемах выманивания денег. И ведь не придерешься — пассажиры отдали не так много, чтобы звать милицию, да и отдали добровольно.
— Само собой, — хмыкнул дядя Каша. — Талантливая, курва, но непредусмотрительная. Пока она разыгрывала свой спектакль, торговка, у которой она творог хотела купить, тихонько кликнула милиционера. Дамочка в халате, как выяснилось, точно такую же репризу зарядила утром этого же дня на соседнем перроне. Так уж совпало, что торговка тоже там была. И сильно осерчала, когда гражданка, прилюдно позаимствовав у добрых пассажиров деньги на творожок, пустилась наутек, так ничего и не купив. Милиция пришла, мамашу увели, — рассказывая, Кондрашин превратился в прежнего дядю Кашу и смаковал теперь каждое слово. — А девочка вдруг подошла к Валюше, вцепилась в ее юбку и давай дергать. «Чего тебе?» — удивилась моя супруга. А малышка два пальца в рот сунула и ка-а-ак засвистит. Один в один, как я до этого свистел. Понравились мы ей, как вам уже понятно, — рассказчик улыбнулся и продолжил. — Милиционеры задали вопросы по всей форме и без недозволенных претензий. — Морской с болью в сердце заметил, что Кондрашин демонстративно трет распухшую скулу, намекая, что бывают и другие работники органов. — Нас расспросили и тут же отпустили, — продолжал рассказчик. — А через час нашли нас с просьбой пустить девочку с вокзала на представление. Оказалось, малышку зовут Аля и она, что называется, отсталая. В школу не берут, потому что почти не говорит и никого не слушает — сказали, о чтении или письме даже речи идти не может. В интернат не принимают, потому что для оформления нужно килограмм справок, а заниматься походом по инстанциям с Алькой некому. Она сирота, живет с полубезумным прадедом, который иногда и не помнит, что в продуваемом всеми ветрами доисторическом флигеле, кроме него, еще кто-то есть. Живут они прямо возле местного отделения милиции, потому слоняющуюся без дела и вечно попадающую в какие-то истории больную девочку местные органы правопорядка хорошо знают. И, как ни странно, любят. То покормят, то тряпьем подсобят. Аферистка с вокзала никакая ей не мамаша, а просто соседка, решившая для правдоподобности образа захватить с собой маленькую девочку. Аля с ней уже несколько дней к тому времени ошивалась, и выручка у обманщицы существенно выросла. Есть в Альке нашей что-то такое, что вот посмотришь, и последнюю майку с себя стянуть готов, лишь бы хоть чуть-чуть грусти из ее огромных глазенок вычерпать… В милиции ее за помощь аферистке тогда пожурили, напоили чаем и велели идти домой. А она — ни в какую. Что-то объясняет, что-то просит, даже требует. Долго выясняли что, пока не оказалось, что она запомнила наш чемодан и хочет в цирк. Так, собственно, мы с Алькой и подружились.
Кондрашин замолчал, блаженно улыбаясь, но Коля попросил продолжить.
— Ах, да… — Рассказчик, словно вспомнив, где находится, снова скукожился и принялся исподлобья буровить глазами Морского. — В тот год все лето и потом до холодов Аля ходила к нам на представления. И оставалась после помогать кормить животных. А иногда и ночевала у нас с Валентной в вагончике. Мы, как порядочные, ходили предупредить ее деда, но старику было все равно, где ошивается «оторва». Иначе он ее не называл. Потом меня, как водится, после первого месяца работы выгнали — коверным взяли другого клоуна, который точно не сорвет программу, а мне поручили всякую работу по хозяйству. Тут-то Алька себя и проявила: помогала мне во всем. Я потихоньку стал с ней заниматься грамотой. А что? Детей люблю, писать-считать умею. И вот, я подготовил Альку к школе. Оказалось, малышка вполне обучаема. Ну, плохо говорит. Ну, долго думает. Однако все понимает и все умеет. А потом мы уехали. Вернулись к следующему сезону, а наша Аля снова дикарка. Тут уж не только я, но и Валентина вместе со всей труппой возмутились. Решили девочку забрать под свой надзор. Соорудили репризу, где как раз была роль для ребенка, договорились с дедом, взяли Альку в дело. Через два года общения с нами она уже довольно сносно говорила. И, кстати, в школу она все-таки пошла. Оценки, правда, были не ахти — но что же вы хотели, если ребенок постоянно в переездах и выступает в цирковой программе? Потом Валентину позвали в другую труппу, новая жизнь, другие горизонты. По Альке мы скучали. Все же три года она нам словно дочь была… Писали мы Пан Панычу только ради новостей о ней. Он отвечал нечасто, но подробно. Прикладывал Алькины рисунки, где были мы с Валентиной и Дейк. Ну а потом — война. Всё рухнуло, все потерялись, всё сделалось не важно. Валентина умерла, так и не узнав, что Алька осталась с труппой и стала настоящей красавицей. Я и сам бы не узнал, да судьба свела.
