Смерть у стеклянной струи - страница 46

Утром Галочка открыла глаза и улыбнулась. Прошедшая ночь была наполнена волнениями, но закончилась весело. Порадовала и обернутая в газету, словно букет, курица, и то, что, оказавшись запертыми, Морской с Ириной не нашли ничего лучше, кроме как хвастаться достоинствами своих вторых половинок. Покойному Ярославу Гроху, наверно, тоже это было бы приятно.

Печального, конечно, тоже напроисходило — хоть отбавляй. Преступник точно будет шантажировать Ирину, и бедный Морской ужасно волновался. Хоть сам всегда говорил, что глупо переживать из-за того, что не можешь изменить, но чувствовал себя ужасно. Ирине больше не к кому пойти за помощью, она пришла к нему, а он, увы, бессилен. Но это ведь еще как посмотреть! Галина, когда муж ей по секрету рассказал о происшедшем, сразу поняла, что нужно привлекать милицию. Страница дневника, которую сейчас возможно было предъявить, не содержала ничего дурного, зато могла помочь найти убийцу. И разве Коля Горленко не сможет постараться, раскрыв все дело, уничтожить оставшийся дневник? Ирина оступилась, но ведь не настолько. Тем более, она и так страдает, а Коля ведь когда-то был ей другом.

Ночью Морской внимательно слушал все эти рассуждения Галочки, но, не дождавшись выводов — а они были бы, вообще-то, утешительны, — уснул. В последние годы он вставал практически с рассветом, так что накопившейся ко второй половине ночи усталости удивляться не приходилось. Сегодня тоже — проснулся ни свет ни заря и скрипел сейчас пером в своем «полукабинете», склонившись в свете настольной лампы над какой-то бумагой.

— Доброе утро! — шепотом позвала Галочка, выскальзывая из-под одеяла. Одевшись, она распахнула шторы, впустила в комнату утреннюю свежесть и потянулась. — Ты не стучишь машинкой, чтобы меня не разбудить, или теперь решил писать все от руки?

— И то и другое, — улыбнулся Морской, уворачиваясь от поцелуя. — Еще не брился! Исцарапаю тебе щеки. Сейчас там поутихнет, и буду приводить себя в порядок, — он кивнул на дверь, имея в виду громко стучащих каблуками по паркету, снующих туда-сюда соседку и пани Ильиничну. Как всегда, эти дамы собирались на работу примерно в одно время, поэтому передвижения по кухне с ванной, уборной и коридору были регламентированы до секунды. К ним лучше было не соваться. Морской обычно уходил раньше, Галочка вставала позже, потому их в стратегии утренних перемещений по общей площади не учитывали. — А я пока доклад смотрю для Миши, — сказал он немножечко с досадой. — Он, знаешь ли, и без меня хорош. Есть ощущение, что мне дают эту работу из жалости. Впрочем, как и все другие. А, неважно! Ты знаешь, — Морской оживился и заглянул в бумаги, — что в Харькове сейчас 67 кинотеатров и киноустановок? Уже два года, как вышли на довоенный уровень. Похвально.

— Теперь знаю, — пожала плечами Галина и в который раз строго оглядела книжную этажерку. Ею Владимир отгородил себе пространство для «полукабинета». И все бы ничего, но из-за этого к столу не было доступа света от окна. — Я все еще хочу ее немного сдвинуть. Работать без естественного освещения — вредно.

— Я все еще надеюсь, что Людмила расчистит кладовку и я смогу на нашей половине поставить стол, — дежурно возразил Морской.

Они об этом говорили уже месяц. То ли от нехватки времени, то ли из уважения к памяти прежней обитательницы квартиры соседка Людмила свои полки в кладовке пока не разгребала, хотя любезно сообщила, что они ей не нужны, и согласилась отдать помещение — малюсенькое, неотапливаемое, но с окошком — на растерзание соседям. Самим лезть в хозяйственные вещи, по наследству доставшиеся новой жиличке, было некорректно, поэтому планы про кабинет висели в воздухе.

— Первый пошел! — шепнул Морской, услышав, как в коридоре хлопнула входная дверь. — Пожалуй, можно выбираться.

— Погоди, пусть мама тоже уйдет, — попросила Галя. По характеру коридорных перемещений она знала, что из квартиры вышла Людмила — Ксения Ильинична обычно закрывала дверь тише и спокойней, а соседка — в другое время робкая и незаметная — по утрам так боялась опоздать на работу, что делалась почти что одержимой, дышала тяжело, передвигалась громко и бросалась во внешний мир стремительно, как на баррикады.