— Ох, нет, — отмахнулся Морской. — Это себе дороже. Тут вспоминается библейское: «Ни мне меда твоего, ни укуса твоего».
— Вы поэтому, даже зная уже, что я в Харькове и что у меня беда, не стали искать со мной встречи? — снова переключилась на себя Ирина. — Боялись бросить тень?
— Хм… Не совсем, — Морской решил признаться. — Вообще-то меня вызывал вчера Горленко и просил вас, так сказать, разговорить…
— Не захотели быть доносчиком… Понятно… — прошептала Ирина, и Морскому сделалось неловко. — А тут я к вам сама взяла и прибежала. Опять фатальные дурные совпадения… Но, может, это к лучшему? Может, и правда обратимся к Николаю…
— Решайте сами, я вам все сказал, — буркнул Морской. — Я подождал бы следующего хода от преступника — ему ведь что-то надо. Поймем что — сможем поразмыслить, с чьей помощью нам нужно с ним бороться… А может, нужно действовать на опережение. Пока не знаю, что правильно…
Они уже дошли до моста, и Ирина засмотрелась на освещенную луной плотину.
— Ее достроили как раз в год вашего отъезда, — перекрикивая шум воды, сказал Морской. — Вы ее помните или не успели посмотреть?
Ирина отрицательно помотала головой. Морской невольно залюбовался ее профилем в свете фонаря и быстро отвел взгляд, переключившись на укутанные прозрачным одеялом лунной ночи домишки Москалевки. И испытал вдруг острый приступ дежавю[12]. Давным-давно, в сороковом году, он точно так же, по этому же району, вынужденно шел пешком с красивой, очень нравящейся ему женщиной. И опасался хулиганов, и изо всех сил не подавал виду, что боится… Только в тот раз он о взаимности и не подозревал, а счастье притаилось, собираясь вот-вот обрушиться на них с Галиной в полной мере, а в этот раз обоюдность чувств была стопроцентно известна, но всякая совместность невозможна.
— Идемте! — решительно потребовала Ирина. — У вас там все, наверное, с ума уже сошли от ожиданий. Вы сами говорили, что засиживаетесь редко.
— О себе беспокойтесь! — парировал Морской.
— Для всех в гостинице я еще сплю с мигренью…
Тем не менее оба прибавили шаг.
— Мы молодцы! — сказал Морской у «Интуриста» на прощанье.
— Да, — согласилась Ирина, замерев в опасной близости и глядя ему в глаза. — В кои-то веки пообщались, ничего не испортив. Привет жене и теще! — Она резко развернулась и уже со ступенек язвительно прокричала: — Надеюсь, они примут ваши извинения за позднее возвращение, а если нет — живите на работе! В подсобке ведь у вас весьма уютно…
— Ну, начинается! — пробормотал, поморщившись, Морской. — Вам тоже всего самого хорошего!
Он, может, что-то еще бы добавил, но было уже некому. И славно.
Возле дома Морской вдруг ощутил желание купить жене цветы. Просто так, а не в качестве извинения. Давно ведь не дарил, к тому же в это время на Сумской базар как раз начинали, готовясь к завтрашней торговле, заезжать колхозные машины, и многие селяне, приезжая с ними, были не прочь продать что-нибудь свое случайным прохожим.
Увы, из первых рук букетов не нашлось. Дощатые прилавки пустовали, зачехленные грузовики мирно спали за зданием базара, а вездесущие перекупщики, как бы невзначай прогуливающиеся в свете фонарей, толкали букеты втридорога. На них Морской смотреть не стал: Галочка от таких растрат только расстроилась бы, да и — ну что греха таить — для спекулянтов он был нынче неплатежеспособен.
Уже решив отправиться домой, Морской вдруг оказался в эпицентре ажиотажа — к крытому рынку подвезли кур, и шустрая девчонка продавщица выставила в свете фар набитое товаром корыто и весы. Поставила практически под нос Морскому. Грех было не купить.
Пока невесть откуда прознавший про эти махинации народ бежал со всех сторон, Морской стал обладателем обернутой в газету длинноногой тощей тушки с торчащими из голубоватой кожи волосками и красным гребешком. С поразительной скоростью вокруг девчонки собралась толпа. Люди азартно прыгали к корыту с криками: «Да дайте ж выбрать! Я вчера еще записывался! Все лучшее сейчас поразбирают!»
Судя по всему, акция была спланированная, а приобретение — полезное и в целом подходящее на подарок.
