— Ну, как вы себя сейчас чувствуете?
— Хорошо, — радостно воскликнула Галочка, — я вас всех люблю.
— И готова простить отца? — поднажала Марина.
— Отца? — Галочка задумалась, потом решительно тряхнула головой: — Я готова снова показать ему фигу, а потом рассказать, как боялась его много лет. Только он сейчас болеет, — Галочка загрустила.
— Хорошо, — согласилась Марина, посиди пока с этим чувством. Кто еще хочет что-нибудь сказать?
И тут молчавшая Светлана разжала руки и открыла рот. Чтобы заплакать.
— Светочка, — кинулась к ней Надя. Но Света только замахала руками — отстань. Марина привычным жестом пододвинула к ней пачку носовых платков — очень популярный в этой комнате предмет. «Это кто плачет? — спросил меня мой маньяк, снова высунувшись из кармана. — Та самая Светлана Дмитриевна, которая прописывает детям аминазин и врет, что не может их выписать из-за плохих анализов?» «Она самая, — с досадой ответила я, — помолчи». «Ну надо же, крокодилы, оказывается, тоже плачут», — повертел тот головой. Я быстренько засунула его в карман, чтобы не ляпнул лишнего, а сама раскрыла глаза и навострила уши — начинается самое интересное.
Когда Светлане было шесть лет, у нее умерла мама. Отец остался с двумя детьми на руках. Больше он не женился, поэтому хозяйство в доме вела и занималась воспитанием детей его мать, Светина бабушка. Старушка была строгая и требовательная. Хотя почему была? Она и сейчас жива, дай ей бог здоровья. И Светлана боится ее по-прежнему, как в детстве. Бабушка ремнем, конечно, не размахивала — читала нотации. Старший брат их вежливо выслушивал, целовал старушку и возвращался к своим проказам. Но Светлана долго переживала, чувствуя себя никуда не годной и к тому же — нелюбимой. Она мечтала о поддержке со стороны отца. А тот, замученный заботами о заработке, ничего не подозревал о чувствах дочери — накормлена, одета, учится отлично, чего еще надо. Маленькая Света проблем отца не понимала, но и Света взрослая ничего о них знать не хотела. Только взмахивала руками в беспомощной детской обиде и повторяла:
— Он никогда, никогда меня не защищал, а мне так нужна была его поддержка.
Марина подсунула ей круглую жесткую подушку:
— Это твой отец. Скажи ему о своих чувствах.
Светины глаза зажглись злым огнем.
— Ты никогда, никогда меня не любил. — Она со злобой ударила подушку. Ее руки, только что безвольно свисавшие вдоль туловища, сжались в кулаки и энергично опустились на безответный кусок меха, набитый ватой. И еще, и еще раз.
«Что она делает?» — полюбопытствовал мой маньяк. Он совсем не хотел сидеть взаперти. «Отца убивает», — ответила я. «За что?» — не унимался маньяк. «За то, что он не любил ее так, как ей хотелось», — ответила я. И вскочила. Я уже слышала такую историю: вдовец с двумя детьми. А дома у меня лежит книжечка о Фрейде, в которой тоже что-то такое написано. Дочь. Отец. Кто-то кого-то ненавидел. Или любил. Не помню. Нужно спешить домой. А эти пусть продолжают жевать свои сопли. Я тексты всегда понимала лучше, чем людей.
Я вышла в прихожую. Нашла свой плащ. За спиной возникла Марина.
— Что-то случилось? — заботливо спросила она. Я только махнула рукой — нужна мне ее забота!
— Надоело это сборище хнычущих невротиков, — раздраженно ответила я, разыскивая свои туфли в куче чужой обуви.
— Да, они невротики, — грустно сказала она, — и лелеют свой невроз. И будут лелеять его дальше. Это единственное, что спасает их от сумасшедшего дома.
Терпимость еще не стала чертой моего характера. Поэтому, застегивая перед зеркалом свой плащ, я бросила Марининому отражению:
— А другие невротики берут с них за это деньги.
— А вы знаете кого-нибудь, кто не был бы невротиком? — парировала она.
— Знаю, — развернувшись, ответила я, — она — психотик, — я думала об Але.
Марина посторонилась. Я выскочила из пряничного домика, оставляя позади призыв начать жизнь сначала. Идиотизм. Даже буддисты предполагают смерть перед новой жизнью. А здесь думают начать новую жизнь, скрутив фигу старой и выбив из подушки пыль.
Я прибежала домой и, минуя холодильник с ванной, кинулась к книгам на тумбочке. Четыре часа я, не отрываясь, читала пьесу Сартра о Фрейде. Потом с досадой швырнула зеленый томик в дальний угол. Полный бред. То ли Сартр идиот, то ли Фрейд, то ли я. А может, все трое. Нет, Сартр не идиот. Ему заказали сценарий, он написал. Фрейд тоже не идиот, если, копаясь в чужом дерьме, прожил безбедно аж восемьдесят два года. Да и теперь, чуть заговорят о душе, дедушку Фрейда зовут, не к ночи будь помянут. Идиотка — это я. Потому что влезла не в свое дело. Ну как же, нужно товарищу детских игр помочь. А зачем? Чтобы племянничек мог в свои игры играть. Тоже мне, защитник бедных и обездоленных. Ну прибил маньяк нескольких побродяжек, ну еще нескольких прибьет. Так им все равно дорога или на панель, или в тюрьму.
