Казалось, после такого решения моя жизнь должна была кардинально измениться. Но все осталось по-прежнему: темный коридор, запахи хлорки из туалета и борща из кухни, суета в игровой и ворчание Анны Кузьминичны. Мальчишки норовили ускользнуть из-под надзора и заехать друг другу в ухо, Лиля пререкалась с кем-то на втором этаже… Никто и не заметил, как я переступила черту, разделяющую добро и зло.
После обеда, растолкав мальчишек по кроватям, я взялась за швабру. Водила тряпкой по коридору, внезапно остановилась — завод кончился? — и прислонила швабру к стене. Я могла идти, куда хочу. Но проклятая швабра не отпускала. Я должна была домыть пол, выжать тряпку, вылить грязную воду, поставить швабру в шкаф… Никакого сомнения — именно швабра управляла мной. Я лишь покорно следовала ее путями.
Остаток дня прошел будто в полусне. Я слушала, отвечала, кажется, немного шутила. Играла с мальчишками в карты. Опомнилась только во время ужина. Дети сидели за столами, медсестра суетилась, раздавая лекарства. Я заняла свое место у входа, смотрела на скособоченных пацанов, орудующих алюминиевыми ложками. Они сидели, лишенные игр, прогулок, учебы и книг. Ничего этого у них здесь не было, да и вряд ли где-нибудь будет. Но самое ужасное не то, что они были чего-то лишены, самое ужасное, что они и не подозревали о существовании иного мира, кроме мира дешевых вещей. Никто из них не читал по ночам под одеялом, никто не мечтал о межпланетных экспедициях или путешествиях к истокам Амазонки. Даже о любви никто не мечтал. Я знала об этом, но раньше это знание существовало отдельно от меня, а теперь вошло внутрь и стало комом в горле, как плохо переваренный обед.
— Добро пожаловать в мир людей.
Но я не хотела в этот мир. А в моем мире мне было страшно одиноко.
— Смотрите, Вика плачет! — воскликнул один из мальчиков.
Все находившиеся в столовой дружно повернули головы в мою сторону. Очень неприятно сидеть голой в обществе одетых людей. Поэтому я достала носовой платок и сказала, что мне что-то попало в глаз.
Удивительно, каким длинным может быть порой обыкновенный день. Казалось бы, все события уже произошли, а он все длится, не забывая подкидывать новые сюрпризы. Я напрочь забыла о Лехе, а он ждал меня неподалеку от больницы и посигналил фарами. Мне очень хотелось послать его подальше, но инерция снова взяла вверх, и я плюхнулась на сиденье автомобиля.
— Как дела? — спросил Леха и наклонился, чтобы меня поцеловать. Я инстинктивно отстранилась.
— Ты все еще злишься? — забеспокоился он.
— Уже не злюсь, — недовольно ответила я, — просто целый день полы драила, вся хлоркой пропахла.
— Бедная моя маленькая девочка, — Леха погладил меня по голове, — узнала что-нибудь новое?
— Ничего, — вздохнула я.
— Совсем ничего? — в его голосе слышалось недоверие.
— Говорю тебе — работала целый день, голову было некогда поднять, — я постаралась сказать все это как можно более раздраженным тоном.
— И ничего необычного не произошло? — не сдавался Леха.
— Произошло. В столовую йогурт привезли вместо кефира.
Я больше не старалась сдерживаться. Мне надоели и Леха, и его интриги, и идиотские схемки, которые я чертила. Но Леха твердо шел к намеченной цели, и женскими истериками его не свернуть с пути.
— Может, к психологу какие-нибудь необычные люди приходили?
— Может, и приходили, только я почти весь день на заднем дворе провела.
Леха промолчал. Он не верил мне, я — ему. И скрывать взаимное недоверие с каждой минутой становилось все труднее. Но Леха первым нарушил молчание:
— Ты совсем устала. А тут я с глупыми вопросами. Отвезу-ка я тебя домой. Ты выспишься, отдохнешь, а завтра мы обсудим, как тебе в компьютер психолога залезть.
Но мне уже надоела роль швабры, которую каждый тычет, куда хочет. Поэтому на ласковые Лехины слова я ответила резким, не терпящим возражений тоном:
— Ничего мы с тобой завтра не обсудим. Я выхожу из игры.
— Не понял.
— А чего тут понимать? — хмыкнула я. — Муж мне вчера звонил, прощения просил, вернуться умолял. Я, конечно, отказалась для вида, но про себя решила: побуду здесь до тетиной свадьбы и вернусь в столицу.
