Фея милостиво кивнула и обратила взгляд на меня. Я узнала Алю и была уверена, что она меня не узнает, но ошиблась.
— А, это ты, — она улыбнулась, как королева неразумному пажу, — все еще в шапке.
Потом спросила, ни к кому в отдельности не обращаясь:
— Кто здесь святой Петр?
Все молчали. Я достала ключ из кармана.
— Сейчас открою.
Аля кивнула головой и шагнула в приемную.
— Вторая дверь налево, там табличка висит, — махнула я рукой в направлении коридора и вернулась на улицу.
— А кто такой святой Петр? — подскочила ко мне Лиля.
— Такой бородатый старикашка, сторожит ворота в рай. Захочет — отопрет, не захочет — гуляй в ад или жди суда.
Лиля несколько минут переваривала информацию, потом разразилась хохотом.
— Это она нашу психушку раем называет? А еще говорят, что больная — это я.
Мы с Оксаной посмотрели на здание больницы и тоже рассмеялись. Анна Кузьминична то ли юмора не понимала, то ли не считала смех лучшим лекарством, то ли просто замерзла, но не включилась в общее веселье, а сердитым голосом велела Лиле возвращаться внутрь. Но Лиля только рассмеялась сильнее.
— Нет уж, нет уж, я в рай не спешу, я лучше здесь погуляю.
Анна Кузьминична открыла рот, чтобы сделать Лиле очередной выговор, но в этот момент распахнулась больничная дверь. В драматургии это называется — явление второе, действующие лица — те же и психолог. Виктор пропустил Алю в дверь и повел ее к такси. Мы выстроились вдоль дорожки, как почетный караул. Впрочем, эти двое нас вряд ли заметили. На Алином лице сияла такая явная, такая всепроницающая, такая нестерпимая любовь, что становилось неловко за свое присутствие. На лице Виктора проступало смущение. И не наше жалкое любопытство было тому причиной. Но быть высшим существом в глазах прекрасной девушки и остаться при этом самим собой — задача не из легких. К счастью, Лиля была эгоисткой, совершенно законченной, и стремилась поставить себя в центр любой ситуации. Она подскочила к Виктору и потянула его за рукав:
— Эй, психолог! А я крыльцо выкрасила. Здорово, правда?
Виктор остановился, посмотрел на Лилю, посмотрел на крыльцо и согласился, что здорово.
— А скоро меня выпишут? А то я тут от неподвижной жизни совсем растолстею.
— Я думаю, в самом ближайшем будущем.
Оксана во время этой сцены зажимала рот рукой, удерживая смех. Анна Кузьминична грозно хмурила брови, а я — смотрела на Алю. Если бы я была художником и получила заказ на изображение Ревности, то лучшей модели не могла бы пожелать. Ее лицо, минуту назад поразившее нас красотой и безмятежностью, сейчас исказила лютая ненависть. Она ненавидела Лилю и не стыдилась своих чувств. Напротив, перехватив мой взгляд, властно потребовала:
— Не пускай ее больше сюда. Она — плохая.
Я рассердилась и ответила с тягучей издевкой:
— Я не решаю, кого сюда пускать, а кого — нет. Я только отпираю двери.
Алино лицо перекосилось, как у девочки, собирающейся горько заплакать в ответ на мамино замечание. Виктор тотчас отвернулся от Лили и взял Алю за локоть:
— Алечка, поезжай домой, прими лекарство, я приду вечером.
— Правда? — спросила она сквозь подступающие слезы.
— Конечно. И большое спасибо за цветы. Они прекрасны.
— Тебе понравились? — Алино лицо снова осветилось улыбкой. — Только, — она показала на меня, — ей не давай, она все время притворяется.
Виктор кивнул, соглашаясь, и усадил Алю в такси. Хлопнула дверца, заурчал мотор… Виктор повернул обратно к больнице.
— Прошу прощения за неприятные минуты, — остановился он возле меня, — эта девушка очень больна.
— Вам незачем извиняться, — процедила я сквозь зубы, — вполне нормальная сумасшедшая.
Лиля заржала, а на лицо Виктора словно набежала тень. Но я уже не смотрела на него. Взяла кисточку и начала тыкать ею в бордюр. А зачем он демонстрирует мне свою заботу о другой женщине?
Тотчас после Алиного визита Анна Кузьминична загнала Лилю обратно в больницу. Та не протестовала — красить крыльцо ей уже порядком надоело, а тут столько новостей. Ушла и Оксана — подключать электроды к детским головам. «Электрический ток в вакууме», — мрачно пошутила я ей вслед. Настроение у меня испортилось. Я неприкрыто ревновала Виктора к Але. Как смеет он разговаривать с кем-то, кроме меня? Конечно, я понимала всю нелепость подобных притязаний, но боль в сердце от этого понимания не становилась меньше. А кстати, чем ревность не повод для убийства? И такого убийцу я совершенно не хотела разоблачать. Решение, которое я приняла во время побелки деревьев, нельзя было назвать моральным, но оно соответствовало месту — дворику у входа в психиатрическую больницу.
