— Не вижу ничего отличного — во всяком случае, в том, что вы удрали из санатория. Что это значит?
— Я решил сменить его на санаторий с несколько иным профилем. Вы очень заняты?
— В данную минуту нет.
— Отлично, тогда мы еще можем посидеть здесь немножко.
Бредис вышел в прихожую и вернулся оттуда без плаща. Затворил дверь. Указал на кресло.
— Присядемте!
Мы сели. Бредис правой рукой поправил пиджак, соскользнувший с плеча, — левой он, по-видимому, еще не владел достаточно свободно — и спросил:
— Скажите, Адамсон, почему это вам пришло в голову искать меня в санатории?
— Прежде всего чтобы узнать, как здоровье... Хотя, по правде сказать, это был только повод. Хотелось съездить к вам и поговорить... Черт возьми, до чего же мы усложняем жизнь! У человека появляется желание побыть в обществе другого человека, так нет же! Надо объяснять, мотивировать! Разводить церемонии.
Бредис задумчиво посмотрел на меня, отвернулся.
— Благодарю вас... Благодарю, не только выполняя церемонию. Ваши слова особенно радуют меня именно сегодня... Даже обидно, что... Ничего не поделаешь. Я вынужден рассказать вам кое-что, чему вы обрадуетесь только отчасти.
— Выкладывайте! Медленно, но верно убеждаюсь в том, что наша профессия, нравится нам это или нет, приучает нас ничему не удивляться.
— К сожалению... Я должен сознаться: если сейчас вы не позируете и действительно усвоили холодное искусство nil admirari[1], то вы во всех отношениях опередили меня. Я намного старше вас, но меня еще частенько удивляют и жизнь, и люди, даже я сам... Это лирическое вступление. А теперь... Постараюсь быть кратким. Прежде всего — взгляд в прошлое... В те времена судили одного инженера, которого я лично знал и уважал как честного человека, и его сына-студента, о котором я тоже был хорошего мнения. Один из осужденных был отцом моей любимой девушки, другой — братом... Начинаете догадываться, Адамсон? Имя моей девушки было Белла Сала... У негодяя, сумевшего с исключительной ловкостью «приложить руку» к фабрикации материалов против отца и сына, — о чем я, конечно, узнал значительно позже, — был в своем роде изумительный, выдающийся талант интригана. Ему понравилась Белла... И он не только ухитрился скрыть от нее свою роль в деле ее отца и брата, но вдобавок еще и обратить подозрения Беллы на меня. Он якобы установил, что я, друг семьи Сала, от которого инженер не скрывал своих критических взглядов, исказил и преувеличил все это до абсурдных размеров, как юрист, поднаторевший в подобных приемах, и погубил обоих Сала... Дьявольски ловко, правда, Адамсон? Словом, интриган так заморочил и настроил Беллу, что она в один прекрасный день письменно сообщила мне о разрыве со мной. Что ж, коли так... У меня тоже была своя гордость... Намного позже, когда я узнал, что дело отца и сына Сала было искусно сфабриковано негодяем и что я, простак, частично поверил обвинениям против инженера Сала, который успел умереть за это время, а Рейнис Сала... Э, да что тут долго рассказывать! Сами понимаете, что подобные признания не очень-то льстят самолюбию... Белла? Слышал, что она счастлива с Заром. Я отнюдь не считал себя обязанным немедленно сообщить Белле, какого подлеца она выбрала взамен меня. Во-первых, это имело бы привкус низкой личной мести. Во-вторых, не нужна мне была Белла, которая счастлива с таким, как Зар. И в то же время Белле, которая счастлива с Заром, очевидно, не нужен я. Какой же тогда смысл вторгаться в жизнь чуждой мне женщины?.. Но самому дьяволу заблагорассудилось спутать мои карты. Разве это не фокус, достойный адского гроссмейстера, — привезти Беллу и Зара именно сюда? И потом столкнуть нас с Беллой при таких обстоятельствах, когда я мог установить точно: никогда она не была счастлива. Вдобавок открыть, что мы оба одурманены и наказаны любовью еще более глубокой, чем та, которую сами загубили в молодости... Учтите, Адамсон, я вам рассказываю максимально сжато и сухо. Тогда как в жизни... Не в силах больше оставаться в нелепой роли козла отпущения, я наконец рассказал Белле все... А потом... Вы догадываетесь о дальнейшем, Адамсон?
