Первый же притормозивший частник, с которым Силову удалось пошептаться, согласился их отвезти.
— Ну вот! Товарищ мечтает подвезти тебя, Тура, — торжественно провозгласил Силин, открывая перед Саматовым дверцу. — Ты окажешь честь, если прямо с казенных нар пересядешь в поролоновый рай моего нового друга…
В гостинице МВД было тоже много людей, как и в обычной гостинице. Ее отличало разве только то, что больший процент постояльцев был в форменных одеяниях МВД и милиции. Обгоняя офицеров, Силов и Саматов побежали вверх по лестнице к окошку администрации. На бегу Силов кивнул Туре на офицера в форме, тащившего свернутый в рулон ковер, и его жену, в каждой руке которой было по автомобильной покрышке:
— Ай да майор! Едет в отпуск при погонах… Смотришь, в магазинах что-нибудь и выпросит… И жену приспособил!
Силов здесь тоже был уже своим, знаемым, любимым: администраторша о чем-то предупредила его. Ключ не дала, показала наверх.
Тура начал с душа, потом перешел к бритью. На двери ванны висел его форменный мундир. Человек военный, Тура переходил из одного состояния в другое, подчиняясь приказу.
Тура брился, смотрел в зеркало. С каждым взмахом бритвы лицо его становилось все более узнаваемым, прежним, жестким. Лицо мента… Вот он провел по щекам кремом, растер его. Застегнул милицейскую сорочку. Поправил галстук-регату. Теперь это снова был подполковник милиции Саматов, он ничем не напоминал человека, который несколько часов назад освободился из тюрьмы.
Силов возился с бутылками, с закуской. Номер был двухкомнатный, на тумбочке у кровати Туры стояла привезенная Силовым большая фотография.
Погибшие жена и сын, и с ними он, Тура, взявшись за руки, бегут по тропинке между деревьями…
Тура поднес фотографию к губам.
— Все готово! — выглянул Силов из другой комнаты. — Прошу…
Тура поставил фотографию на место, вышел к столу.
— Помянем! — Силов показал головой в сторону тумбочки с фотографией. — Пусть земля будет им пухом!
Они выпили, не чокаясь.
Силов рассказывал:
— …В прокуратуре полная неразбериха. Прикомандированные следователи наломали дров. Потом разъехались… Свердловчане, ульяновские. С Украины… Лучших следователей никто не даст… Так что можешь представить. Местных обычаев никто не знал. Короче: нам крупно повезло.
— Да. Нам очень крупно повезло… — грустно заметил Тура.
Силов поправился:
— Прости. Я не точно выразился. Я хотел напомнить, что ты на свободе…
— Понимаю.
— Мы ходили к Генеральному, но Рекунков нас не принял. У него есть дела поважнеt, чем вытаскивать посаженных в тюрьму честных ментов…
— Тогда как же я здесь?
— Расположение звезд… Вот так же у одного бродяги по пьянке в поезде сняли туфли… А он возьми и напиши Щелокову… Тысячи людей пишут жалобы и ни одна не доходит. А здесь — для смеху, что ли! — дали министру… Тот резолюцию: «Разыскать! Доложить!» Милиция с ног сбилась… Туфли ищут! Наконец, какой-то умник догадался. Притащил рваные штиблеты… «Пожалуйста!» Ему, конечно, благодарность! Премия. А дальше — полный отпад! Некому вручить. Бродяга уже сидит, а от штиблет амбре такое — хоть беги…
— Это ты так считаешь, — Тура мудро улыбнулся.
— А ты — нет?
Тура покачал головой.
— Это Хамидулла. Наш местный Аль-Капоне. Я виделся с ним в тюрьме и он мне обещал… Да ладно! — Он прервал себя. — Ты-то как?
— А что я? — Силов улыбнулся. — Зажило, как на собаке. Три перелома и вывих. Правда, при ходьбе хрустит что-то в колене. Как в протезе. Да Бог с ним!
Силов наполнил рюмки, подумал. Заткнул бутылку, убрал в холодильник.
— Пожалуй, больше ни грамма. Остальное — у себя!
— Во сколько нас ждут в министерстве? — Тура.
— С утра. В четырнадцать у нас самолет. Вечером мы уже дома. В Мубеке…
Тура незаметно опьянел. Он сидел на террасе, за столом, уставленным бутылками, жалкий, состарившийся, в будничном синем халате-чапане. Взгляд Туры сквозь раскрытые двери блуждал по жилищу, где он столько лет прожил с женой и сыном.
Он видел дорогие его сердцу приметы той, прежней жизни — зонтик жены, сандалии сына, мячик, книжку, торчащую из-под дивана.
— Шесть лет вычеркнуто из жизни, Валек… — Язык его заплетался. — За что? За что погибли Надя и Улугбек? Даже если бы Аллах хотел меня наказать, он не выбрал бы такой жестокой казни! За что, Валек?
