Пепи́н О’Донован был мужчина высокий, тучный, благодушный, с обширной лысиной и веселыми глазами, сверкавшими за стеклами очков с роговой оправой. Он, казалось, занимал все пространство в этой комнатушке с обшарпанными стенами и щербатым полом, в которую свет проникал через затканное паутиной оконце в крыше.
Мужчины обнялись с давнишней сердечностью: они не виделись несколько месяцев, а может, и год. В школе «Ла-Реколета», где они вместе учились с первого класса начальной школы до пятого класса средней, они были лучшими друзьями, а иногда и соседями по парте. Да и потом, поступив на факультет права в Католический университет, они продолжали тесно общаться. Вместе выступали в «Католическом действии»[41], вместе занимались, ходили на одни и те же лекции. До тех пор, пока в один прекрасный день Пепин О’Донован не преподнес своему другу величайший сюрприз.
— Только не говори, что твое появление здесь означает внезапное обращение и что ты хочешь исповедаться, Ушастик, — пошутил падре О’Донован по пути в свой маленький кабинет.
Священник предложил другу стул. В кабинете были полки, книги, брошюры, распятие, фотография папы и фотография родителей Пепина. Кусок потолка просел, обнажив материалы, из которых он был сделан: смесь тростника и глины. Да неужели эта церковь — памятник колониальной эпохи? Обветшалое здание грозило рухнуть в любой момент.
— Я пришел, потому что мне нужна твоя помощь, вот так все просто. — Ригоберто опустился на стул, затрещавший под его весом, и невесело вздохнул. Пепин был единственным человеком, который до сих пор называл его школьным прозвищем: Ушан или Ушастик. В юности это немного коробило Ригоберто. Но теперь прошло.
Когда тем далеким утром в начале их второго курса в столовой Католического университета Пепин О’Донован вдруг объявил — самым преспокойным тоном, как будто говорил о последней лекции по гражданскому праву или комментировал недавний футбольный матч, — что они теперь долго не увидятся, потому что он вечером уезжает в Сантьяго-де-Чили, чтобы приступить к новициату[42], Ригоберто подумал, что его друг шутит. «Ты хочешь сказать, что собираешься священником заделаться? Брось заливать, приятель». Да, конечно, оба они были активными участниками «Католического действия», однако Пепин ни разу даже не намекал другу Ушану, что ощутил призвание. Но сейчас он вовсе не собирался шутить: это было глубоко взвешенное решение, обдуманное в течение многих лет в тишине и одиночестве. Уже потом Ригоберто узнал, что Пепину пришлось выдержать неприятное объяснение с родителями: они пытались всеми способами отговорить сына от поступления в семинарию.
— Ну конечно, приятель, — сказал отец О’Донован. — Если я могу быть тебе полезен, что ж, Ригоберто, я очень рад. Лучше и не придумаешь.
Пепин никогда не принадлежал к числу тех мальчиков-святош, которые причащаются на каждой мессе и которых священники опекают и пытаются убедить, что у них призвание, что Господь избрал их для высшего служения. О’Донован был самый нормальный мальчишка на свете: спортсмен, весельчак, проказник; он даже успел обзавестись подружкой: веснушчатой волейболисточкой, учившейся в школе при монастыре Санта-Урсула. Конечно, он ходил к мессе, как и все ученики «Реколеты», и в деятельности «Католического действия» участвовал вполне прилежно, однако, как помнилось Ригоберто, Пепин никогда не отличался особой набожностью и не выказывал особого интереса к религиозным дискуссиям. Да и сборища, которые священники время от времени устраивали в усадьбе Чосика, он посещал редко. Нет, это была не шутка, а твердое решение. Пепин с детства ощутил призвание и долго думал, ни с кем не советуясь, прежде чем решился на важный шаг. Теперь дороги назад уже не было. В ту же ночь юноша уехал в Чили. Когда, спустя немало лет, они с Ригоберто снова встретились, Пепин был уже отцом О’Донованом, одетым в сутану, носил очки, сверкал ранней плешью и успел сделаться заядлым велосипедистом. При этом он оставался человеком простым и добродушным, так что при встречах Ригоберто любил повторять фразу, которая для них превратилась в поговорку: «Хорошо, что ты не изменился, Пепин, хорошо, что ты не похож на священника, хотя и стал таковым». На это отец О’Донован неизменно напоминал однокласснику о его детском прозвище: «А твои ослиные приспособы так и продолжают расти, Ригоберто? К чему бы это?»
