Дети остались в машине с Орсоном и Мангоджерри.
Саша, Рузвельт и Доги заняли оборонительную позицию вокруг «Хаммера».
По совету Саши Доги включил в перечень две канистры бензина. Питая преступное намерение причинить еще больший ущерб собственности правительства, мы с Бобби понесли к бунгало пятьдесят литров вполне прилично горящей жидкости.
Возвращаться в этот миленький домик было так же приятно, как идти к зубному врачу, однако мы были ребята бравые и поднялись на крыльцо быстро, но тихо.
В гостиной мы бережно поставили канистры на пол, словно боялись разбудить чутко спящего человека.
Коконы на потолке исчезли.
Сначала я подумал, что обитатели этих шелковых трубочек вышли на свободу и теперь бродят по бунгало, приобретя форму, которая могла бы доставить нам неприятности. Но потом до меня дошло, что ни в углах, ни на полу нет ни одной паутинки.
Одинокий красный носок, который когда-то мог принадлежать одному из детей Делакруа, лежал там же, где и прежде, и был все еще покрыт пылью. В основном бунгало осталось таким, каким я его запомнил.
В столовой тоже не было никаких коконов. Как и на кухне.
Труп Лиланда Делакруа исчез. Так же, как фотографии его родных, стеклянный подсвечник, обручальные кольца и револьвер, из которого он застрелился. Старый линолеум все еще скрипел и потрескивал, но я не заметил на нем никаких пятен биологического происхождения, которые говорили бы о том, что недавно здесь лежало разложившееся тело.
— «Загадочный поезд» никогда не был построен, — сказал я, — поэтому Делакруа никогда не ходил… на ту сторону. Никогда не открывал дверь.
Бобби продолжил:
— Никогда не заражался и не сходил с ума. И никогда не заражал свою семью. Так, значит, все они живы?
— О господи, надеюсь. Но как он мог не быть здесь, если он здесь был и мы помним это?
— Парадокс, — ответил Бобби с таким видом, словно был полностью удовлетворен этим невразумительным объяснением. — Так что будем делать?
— Сожжем, — заключил я.
— На всякий случай, да?
— Нет. Просто я пироманьяк.
— Не знал этого за тобой, брат.
— Запалим эту свалку.
Когда мы облили бензином кухню, столовую и гостиную, я сделал паузу, потому что мне послышалось, что в бунгало кто-то ходит. Но как только я начинал прислушиваться, шум прекращался.
— Крысы, — сказал Бобби.
Это встревожило меня, потому что если Бобби тоже что-то слышал, то слабые звуки не были плодом моего воображения. Хуже того, они не были похожи на звуки, производимые грызунами: кто-то скользил по жидкости.
— Здоровенные крысы, — сказал он горячо, но не слишком убежденно.
Я попытался убедить себя в том, что мы с Бобби наглотались паров бензина, а потому не можем доверять своим чувствам. И все же надеялся услышать голоса, эхом отдающиеся в мозгу: «Стой, стой, стой, стой…»
Мы вышли из бунгало, и никто нас не съел.
Последними двумя литрами бензина я облил крыльцо, ступеньки и дорожку.
Доги отогнал «Хаммер» подальше на улицу.
Лунный свет озарял Мертвый Город, и казалось, что за каждым окном притаился злобный соглядатай.
Оставив пустую канистру на крыльце, я заторопился к Доги и попросил поставить колесо «Хаммера» на крышку канализационного люка. Обезьяньего люка.
Когда я вернулся во двор, Бобби зажег бензин.
Голубовато-оранжевое пламя побежало по дорожке, по ступенькам крыльца, и Бобби сказал:
— Когда я умирал…
— Да?
— Я визжал как поросенок, которого режут, распускал сопли и ронял свое достоинство?
— Ты держался молодцом. Конечно, за исключением того, что намочил штаны.
— Теперь они не мокрые.
Пламя добралось до залитой бензином гостиной, и над бунгало забушевала огненная буря.
Любуясь оранжевым светом, я сказал:
— Когда ты умирал…
— Да?
— Ты сказал: «Я люблю тебя, брат».
Он состроил гримасу:
— Тьфу!
— А я ответил, что это взаимно.
— Мы что, рехнулись?
— Ты умирал.
— Но я же здесь!
— Да, неловко получилось, — согласился я.
— Применим обычный парадокс.
— Как это?
— Будем помнить все остальное, но забудем мои предсмертные слова.
— Слишком поздно. Я уже разослал приглашения на свадьбу, договорился со священником, владельцем банкетного зала и хозяйкой цветочного магазина.
