Полк имел две с половиной тысячи бойцов и командиров. Семьсот из них были коммунистами. Партийную организацию возглавлял Андрей Комлев. Он-то и выдвинул мою кандидатуру на должность политкомиссара полка вместо уходившего от нас после ранения А. Нечаева.
В феврале 1919 года меня назначили политическим комиссаром 12-го полка. Я был очень смущен таким доверием, боялся, что не справлюсь: ведь мне шел только двадцать третий год. Но слушать мои доводы никто не стал. Велели принимать у Нечаева хозяйство. А хозяйство составляла одна-единственная полковая печать. Однако она имела большую силу: ни одна служебная бумага без этой печати и подписи политического комиссара не была действительна.
Работа предстояла сложная и большая, а опыта, конечно, не было. На мое счастье, полком командовал знавший свое дело бывший капитан старой армии Кикодзе. Это был безгранично преданный революции человек, исключительно храбрый и честный. Кикодзе хорошо проявил себя при подавлении эсеровского мятежа в Москве. Его знал и ценил Дзержинский.
Черноголовый, маленький, сухопарый, Кикодзе ходил в гимнастерке, перетянутой тонким кавказским ремешком, и легких сапогах из козьей кожи. По натуре он был горяч и вспыльчив. Но, несмотря на это, работали мы дружно, полностью доверяли во всем друг другу. И что самое главное — Кикодзе считал должность комиссара равнозначной должности командира полка, он постоянно советовался не только по политическим, но и по оперативно-боевым вопросам.
В мае — июне 1919 года наш полк участвовал в ликвидации банд атамана Григорьева, которые в диком разгуле громили под Одессой местные Советы, ревкомы, расстреливали коммунистов и рабочих.
После ликвидации григорьевщины нас перебросили на станцию Лозовая для борьбы против войск Деникина.
Полк занял позиции вдоль железной дороги Славянск — Лозовая, мы вырыли окопы, соорудили пулеметные гнезда. Солнечным утром 25 июня наступавшая дроздовская дивизия с ходу ударила по нашим позициям. Полк выстоял и отбросил противника. Начался ожесточенный бой. Враг значительно превосходил нас в силах, но взломать нашу оборону в первый день ему не удалось.
Дроздовцы несколько раз кидались в атаку, все поле перед нашими окопами было усеяно трупами. На штурм ходили офицеры всех званий, вплоть до подполковников. Наши бойцы дрались яростно, переходя в штыковые контратаки. Но наступательный порыв дроздовцев не угасал. Даже пленные упорно твердили, что армия Деникина разобьет красных и через месяц будет праздновать победу в Москве.
Трудным был первый день. Белые получили сильный отпор. Но и мы недосчитались около половины состава полка.
На вторые сутки положение для нас резко ухудшилось. Нанеся сильные удары по нашим флангам, дроздовцы потеснили червонных казаков. Создалась угроза окружения.
Я приехал на левый фланг взглянуть, как дерется батальон Бегутова, поговорить с красноармейцами, подбодрить, если нужно. Приказа отходить командир полка Кикодзе не давал.
Бегутов, молодой, рослый парень из унтеров, повел меня по позициям батальона. Я с удовлетворением отметил, что бойцы сделали надежные, в полный рост окопы и что никакой паники в их рядах не чувствуется. Мы с комбатом побывали в двух ротах, побеседовали с людьми, а когда затишье кончилось и снова началась артиллерийская подготовка, устроились на горке, на наблюдательном пункте. Отсюда хорошо было видно поле, по которому вот-вот двинутся в наступление офицерские цепи.
Комбат не отрывал глаз от бинокля, я лежал рядом на охапке соломы и тоже глядел в сторону противника. В это время впереди нас разорвался снаряд, осколки со свистом прошли над нами. Бегутов, выронив бинокль, уткнулся лицом в солому. Я почувствовал страшный удар в голову и потерял сознание.
Очнулся только на другой день, уже в санитарном поезде. Очень болела забинтованная голова. Подошла медсестра. От нее я узнал, что комбат Бегутов не убит, но тяжело ранен в грудь и тоже находится в этом поезде. Эшелон с ранеными направлялся в Москву.
— Слава богу, жив! — послышался знакомый голос, и с верхней полки купе свесилась черная голова Кикодзе. — Ну как, Александр Иванович, себя чувствуешь?
