— Возможно. — Она устремилась вперед и провела кончиком указательного пальца по истертой столешнице. — Хотя, может быть, и нет. По непонятной причине вам нравится, что вас называют самим Люцифером, но я знаю — вы совсем другой человек.
— Вы забыли мое имя? — фыркнул герцог.
— Что вы имеете в виду?
Герцог взглянул на гостью сверху вниз и насмешливо прищурился. Между их лицами было всего несколько дюймов. Она была довольно-таки высокой для женщины.
— Я имею в виду, что мое полное имя Люцифер Джудас Амброуз Сент-Обин, или Хелстон для близких друзей.
Глаза Розамунды заблестели.
— Почему-то вы хотите прослыть негодяем. Не знаю, по какой причине вас это устраивает, но я всегда верила в истину: действия важнее, чем слова. И я ни разу не заметила, чтобы вы были недобры к кому-то, менее удачливому, чем вы. Как раз наоборот. Кстати, я видела многих людей, которые говорят красиво, а поступают ужасно. А вы высказываетесь резко, но за этим ничего плохого нет.
Люк почувствовал тепло где-то глубоко внутри.
— То есть вы считаете меня отличным человеком, я правильно понял?
— Да.
— Тогда вы просто дурочка.
— Ну, в этом я как раз не сомневаюсь. У меня было восемь лет, чтобы познать цену глупости. Заодно я научилась разбираться в людях.
— Вам ничего обо мне не известно.
— Мне известно достаточно. — Розамунда покосилась на графин со спиртным. — И я отличаю бутафорию от истины.
Герцог рассмеялся и мысленно поморщился — ему показалось, что его смех звучит слишком громко и цинично.
— А что еще вы умеете угадывать?
Он увидел, как дернулось горло Розамунды, когда она конвульсивно сглотнула.
— Я поняла, что когда вы были ребенком, то любили книги и учение. И еще я знаю вашего отца. Остается только удивляться, как вы могли уживаться с подобным деспотом.
— Дорогая, вам следует больше тренироваться. Ваши логические способности не столь блестящи, как вы думаете. — Люк посмотрел прямо в чарующие божественно-прекрасные глаза Розамунды.
Она с достоинством встретила его взгляд.
Герцог хотел увидеть на лице Розамунды антипатию. Хотелось, чтобы она испугалась и чтобы правда раз и навсегда осталась скрытой за семью замками.
Наконец герцог заговорил, но так тихо, что Розамунде пришлось податься вперед, чтобы его услышать.
— Мой отец любил меня единственно возможным для него способом — весьма умеренно и на расстоянии. Он мог быть суровым, но всегда помнил о моих интересах. Я второй сын, и поэтому меня воспитывали для карьеры офицера. «Книжный» мальчик для этого не подходил.
— Но ведь вы были слишком юным, чтобы отправляться на войну. Большинству младших сыновей все же позволяют окончить университет. Почему отец настоял, чтобы вы прервали учебу? Люк растер пальцами виски.
— По многим причинам, — сказал он и замолчал.
— Скажите мне, — попросила Розамунда.
— Возможно, потому, что мои успехи затмевали достижения старшего брата, а это было нежелательно. Наследник титула должен быть самым умным. А может быть, потому, что отец считал это единственным способом сделать меня таким человеком, каким он хотел видеть своего сына.
— Мой отец всегда поощрял моих братьев заниматься тем, что им интересно, — прошептала Розамунда.
Момент был крайне напряженным. Люк мог поклясться, что чувствует исходящий от ее тела жар.
— Ваш отец был не таким, как мой. Розамунда покачала головой.
— Да, вы правы, но в каком-то смысле он был даже хуже. Я думала, что его любовь ко мне вечна и не зависит от чего-либо, что может случиться в жизни, но жестоко ошиблась. — Она внимательно осмотрела свои руки и вздохнула. — Но мы говорили о вас.
Он расскажет ей. Хотя бы для того, чтобы она прониклась к нему вечным презрением и перестала искушать.
— Вы когда-нибудь встречали мою мать?
— Мать? — Розамунда задумалась. — Да, хотя и не часто. Насколько я помню, она была очень красива.
— Не просто красива. Она была воплощением доброты, нежности и ласки, матерью, о которой можно лишь мечтать. А отец сделал ее несчастной. О, мама старалась не показывать этого. Превосходная актриса, она всегда улыбалась и делала все, что просил супруг. Она была связующим звеном в нашей семье, и только благодаря ей все мы выглядели почти нормальными. Но я видел, что скрывается под ее наигранной веселостью. Мама становилась по-настоящему счастлива, только когда отец уезжал в город, а мы оставались с ней наедине: Генри и я, а позже и Мэдлин. Но я…
