Нью-Йорк, Сентрал-парк, четверг, 9 марта 1905 года
Маленький мальчик галопировал по аллее Сентрал-парка, лихо оседлав хоббихорс — палку с головой лошадки, сделанной из вареного картона, грива у которой была из желтых шерстяных ниток.
Он щелкал языком, подражая цокоту лошадиных копыт.
— Осторожнее, Антонэн! Иначе снова упадешь и собьешь коленку, как в воскресенье! — крикнула ему сидящая на скамейке Элизабет.
— У тебя, постреленка, и так все ноги в царапинах — не знаешь, куда клеить пластырь! — подхватила Бонни, смеясь.
Она привычно качала коляску, в которой спал полугодовалый младенец — их с Жаном сынок Уильям. Для своего первенца они выбрали английский аналог имени Гийом.
— Жду не дождусь, когда наш маленький Уилл будет носиться, как твой Антонэн, — вздохнула она. — Это нелегко — стоять за прилавком в магазине, когда ребенок рядом и постоянно просит грудь.
— Жан отпустил тебя на вторую половину дня, Бонни. Пользуйся! — отвечала Элизабет, не сводя с сына глаз. — Сегодня такая чудесная погода, и я так рада, что ты смогла приехать и погулять с нами! Снег уже сошел, и в этом году, в виде исключения, нам обещают раннюю весну.
С этими словами она взяла верную подругу за руку и легонько сжала. Элизабет Джонсон, которой в апреле исполнится двадцать пять, была исключительно хороша собой. Вопреки моде она часто носила свои длинные, темно-каштановые волосы распущенными, убирая их от лица посредством пары гребешков на висках. Сегодня на ней было красивое бархатное платье небесно-голубого оттенка и жакет из той же ткани. Шляпку Элизабет не носила — говорила, что ей комфортнее без нее.
— У тебя снова новое платье, — заметила Бонни не без лукавства. — Еще немного
— и станешь законодательницей мод на Манхэттене!
Эта ремарка позабавила Элизабет, и она сказала:
— К чему эти увертки, Бонни? Говори прямо: ты слишком кокетлива. Но все претензии — к ма, это она хочет, чтобы я всегда была ослепительна.
Наедине женщины беседовали только по-французски. Малыш Антонэн, несколько дней назад отпраздновавший пятилетие, был билингвом благодаря усилиям матери, разговаривавшей с ним по-английски и по-французски с рождения. Сын был для Элизабет смыслом жизни. Она наслаждалась каждым мгновением, когда он был рядом.
— Нет ничего прекраснее материнства, — неожиданно переменила она тему. — Бонни, когда мне впервые дали подержать моего сыночка, я поняла истинный смысл слова «любовь». И, глядя на него, моментально забыла все муки родов. Он был такой крошечный, такой уязвимый!
— У меня на этот счет другое мнение. Видит Бог, я думала, что умру при родах, — отвечала Бонни. — Я была слишком стара для первенца — тридцать девять лет! Доктор тоже опасался худшего. Да еще Уильям весил четыре килограмма.
Эти жалобы Элизабет уже приходилось слышать. Она встала и побежала за Антонэном, который ускакал уже довольно далеко и не оглядывался.
— Вернись немедленно! — окрикнула она мальчика.
Сын, разумеется, и ухом не повел. Он направлялся к группе девочек, гулявших под присмотром своих нянь, но в конце концов остановился и мать, настигнув его, схватила мальчика за руку.
— Антонэн, ты почему не слушаешься? — стала она его отчитывать. — Я велела тебе играть около нашей скамейки. Идем, Бонни нас дожидается!
Элизабет, уверяя всех и вся, что материнство сделало ее совершенно счастливой, ежеминутно опасалась несчастного случая или беды, которые придут и разрушат ее покой, добытый такой дорогой ценой. Она часто удивлялась, что пять лет прошли без забот и трагедий, и даже кошмары, предвещающие очередную драму, ей сниться перестали. Единственная печаль — это что сына она растит без Ричарда. И любви своего деда, Роберта, ему тоже узнать не суждено: мистер Джонсон-старший умер через месяц после рождения внука, о котором обещал всемерно заботиться. Он уехал по делам в Калифорнию, и там у него случился сердечный приступ.
