Труппа кочевала из города в город. Господин Теодор Франц чаще всего выезжал вперед. В этих случаях купе для курящих делила с господином де Лас Форесасом контральто.
Мадам Симонен раскладывала пасьянсы на немой клавиатуре, которую Шарло держал на коленях.
Баритон часто рассказывал анекдоты. О каждом европейском виртуозе у него была припасена какая-нибудь скандальная история.
Мадам Симонен широко открывала блестящие глаза и хохотала — даже карты валились у нее из рук. Шарло краснел и терялся, когда она так хохотала.
— А что сделала она? — спрашивала мадам Симонен.
— Отужинала на даровщинку в тот вечер, а также в последующие... вполне невинно.
Женоподобный тенор поднимал глаза от газеты. Он вечно корпел над газетами, отыскивая в них свое имя, хотя не понимал чужого языка.
— А знаете, что рассказывают про него?—спрашивал он.
— Нет. Что именно?
— Каждый раз, когда появляется новый маленький Лизецкий, он выясняет, с кем из друзей виртуоза у него есть сходство... А потом идет к нему и занимает тысячу франков... от имени этого друга.
Шарло хотелось одного — чтобы мадам Симонен перестала смеяться.
Больше всего ему нравилось, когда она сидела тихо, сложив руки на коленях. Тогда она часто улыбалась про себя и глаза ее блестели.
В эти минуты Шарло чувствовал себя счастливым и кровь горячо приливала к его сердцу.
Шарло становился все более неловким. Он не знал, куда девать руки, и вечно спотыкался. Долговязый подросток стеснялся своей одежды — детского костюмчика с кружевами.
В гостиницах он всегда забивался в угол номера. И там час за часом неподвижно сидел, закрыв лицо руками.
Он был счастлив, когда его оставляли в покое и ему не надо было разговаривать.
В каждом городе Шарло замечал, в какое время дети возвращаются из школы. Он стоял у окна и наблюдал за школьниками, которые стайками брели домой с учебниками в ранцах. Взгляд у Шарло был неподвижный, как у слепого.
Остальные знаменитости и созвездия господина Теодора Франца беспокойно слонялись по гостинице, то и дело заглядывая в номера друг друга. Они не любили одиночества и скучали наедине со своим скудным репер
туаром из шести пьес. Брюзгливые и раздраженные, они бродили из комнаты в комнату, вечно жалуясь то на холод, то на жару.
У каждого было множество болезней и целый арсенал пузырьков с лекарствами.
Чаще всего они собирались у мадам Симонен, которая по нескольку раз на дню подсаживалась к роялю и играла гаммы.
Шарло не участвовал в общей беготне. Он устало и-неподвижно сидел в своем углу. У господина де Лас Форесаса была пропасть белья. В номере на каждом стуле валялось по грязной рубашке.
Вечером перед концертом в ожидании экипажей артисты собирались у мадам Симонен. Они суетливо метались по комнате, словно стая кур. У одного болели пальцы, у другого горло.
Во время концерта мадам Симонен и контральто за кулисами принимали газетных репортеров. Ледяным тоном светских дам они беседовали с критиками, которые томились в своих роскошных черных фраках, почтительно пялили глаза на бриллиантовое колье, украшавшее шею мадам Симонен, и глупо улыбались.
Бриллианты госпожи Симонен стоили несметных денег. Она небрежно подпирала свою детскую головку рукой, искрившейся драгоценными камнями,— ее браслет демонстрировался на всех всемирных выставках,— и улыбалась величаво и невозмутимо.
Шарло забывал обо всем на свете. Он недвижно стоял в углу и только смотрел. Смотрел как зачарованный.
Его гнали на сцену для очередного выступления. Но он возвращался назад, словно притягиваемый лучом света. Во всем мире существовала только одна она, прекрасная и ослепительная.
Приходили незнакомые дамы с цветами. Мадам Симонен принимала цветы, благодарила и целовала незнакомых дам в щеку.
После концерта господа репортеры подавали мадам Симонен и певице длинные манто, и дамы, опираясь на руку критиков, шли к экипажу.
Карета трогалась с места, и дамы улыбались из окон, держа букеты в руках.
— Идиоты,— говорила мадам Симонен.
Певица высовывала язык, и обе хохотали, как гимназистки.
Шарло чуть не плакал, когда мадам Симонен смеялась таким смехом. Он сидел в темном углу кареты и до боли в руках сжимал два лавровых венка.
