Остальные бумаги представляли собой большей частью астрономические расчеты и незаконченные гороскопы. Я глянул на них без интереса и обнаружил в верхней части одного из них собственное имя. Неужели подобная находка не доставит удовольствия лейтенанту Стерну? Следовало сжечь лист или спустить его в канализацию, но вместо этого я машинально отправил его в чемоданчик.
Найденный гороскоп заставил меня проверить настольный календарь Маргарет Круземарк. Я был записан на понедельник 16-го числа: «Г. Энджел, 13.30». Вырвав листок, я присоединил его к прочим находкам. Сегодняшняя страница календаря показывала встречу на 17.30. Мои часы спешили, но показывали уже 16.20. Мое время истекало.
Выходя, я оставил дверь приоткрытой. Кто-то найдет тело и вызовет полицию. Мне не хотелось оказаться замешанным в этом дерьме… Смешно! Разве я уже не сидел в нем по уши?
Теперь можно было не спешить, спускаясь вниз по пожарной лестнице. На сегодня я поупражнялся достаточно. Оказавшись в вестибюле, я не вышел на улицу, а прошел узким коридором напрямую в бар «Карнеги-таверн». Я всегда ставлю выпивку после того, как нахожу мертвеца. Такова старая традиция.
Бар ломился от толпы, обычной для этого радостного времени. Расталкивая прессу локтями, я пробился к стойке и заказал двойной Манхэттен со льдом. Когда он прибыл, я сделал долгий глоток и с бокалом в руках протиснулся, ступая прямо по ногам, к платному телефону.
Я набрал номер Эпифани Праудфут и прикончил свою порцию, слушая бесконечные гудки. То, что ответа не было, показалось зловещим признаком. Я повесил трубку, думая о Маргарет Круземарк, вскрытой наподобие рождественского гуся одиннадцатью этажами выше. На свой звонок ей я тоже не дождался ответа. Оставив пустой бокал на полке под телефоном, я плечом проложил себе путь на улицу.
За полквартала отсюда, у входа в напоминающий мечеть Городской Центральный театр, остановилось, чтобы выпустить пассажира, такси. Я крикнул, и водитель подождал с открытой дверью, пока я обгоню бегущую через улицу женщину, потрясавшую сложенным зонтиком.
Шофер был негром; он и глазом не моргнул, услышав, что мне нужно на перекресток 123-й улицы и Лeнокс-авеню. Видимо, он решил, что я собрался на собственные похороны и был не прочь получить от меня последние чаевые. Мы тронули в центр, не тратя время на рассуждения. Транзисторный приемник громко вещал голосом балагурящего диск-жокея «Только наша станция покоряет любую дистанцию…»
Через двадцать минут он высадил меня у входа в «Праудфут Фармасютикэлс» и умчался прочь, сопровождаемый певучим «ритм-энд-блюзом». Аптека не работала и длинная зеленая штора из металла по-прежнему висела за стеклянной дверью, напоминая приспущенный в знак поражения флаг. Я постучал и подергал за дверную ручку, но безуспешно.
Эпифани как-то упоминала про свою квартиру над лавкой, поэтому я прошел по Ленокс-авеню до входа в здание и проверил фамилии на почтовых ящиках в вестибюле. Третья слева: ПРАУДФУТ, 2-Д. Дверь в холл была открыта, и я вошел внутрь.
В узком, отделанным кафелем коридоре, пахло мочой и вареными свиными ножками. Я поднялся по выщербленным от времени мраморным ступеням на второй этаж и услышал, как кто-то наверху спускает воду в туалете. Квартира 2-Д находилась в самом конце площадки. Из осторожности, я позвонил, но ответа не было.
Замок не представлял проблемы. При мне было с полдюжины подходящих ключей. Натянув свои перчатки из латекса, я открыл дверь, инстинктивно принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. Окна в угловой гостиной выходили одновременно и на Ленокс-авеню, и на 123-ю улицу. Гостиная была обставлена стандартной мебелью и украшена африканскими сувенирами из резного дерева.
Кровать в спальне была аккуратно застелена. Пара гримасничающих масок окаймляла кленовый, под «птичий глаз», туалетный столик. Я прошелся по ящикам комода и шкафа, но не нашел ничего, кроме одежды и мелких вещиц, принадлежащих хозяйке. На прикроватном столике стояло несколько фотографий в серебряных рамках, на каждой из которых на меня смотрела надменная женщина с тонкими чертами лица. В романтическом изгибе ее губ было что-то от Эпифани, но нос был более плоским, а глаза широко раскрыты и неукротимы, как у одержимой. Я видел перед собой Эванджелину Праудфут.
