Дама из регистратуры смотрела на меня, как на пустое место, когда я шел мимо нее через устланную коврами приемную, минуя модели танкеров в застекленных кубах и гравюры с парусниками. Я подмигнул ей, и она отвернулась прочь на своем крутящемся стуле. Вместо ручек на матовых дверях внутреннего «святилища» находились бронзовые якоря, и я толкнул двери, тихонько бормоча старую морскую песенку: «Йо-хо, сбей парнишку пулей…»
За дверьми открылся длинный коридор. Я вперевалку зашагал по нему, помахивая ведром и читая вывески на дверях. Нужной среди них не было. В конце коридора находилась большая комната с парой грохочущих телетайпов. У одной стены стоял деревянный корабельный руль, а на остальных стенах опять-таки висели гравюры с парусниками. За столом со стеклянной крышкой сидела блондинка, вскрывающая ножом конверты. На полированной двери красного дерева слева от нее бронзовыми буквами было написано: «ЭТАН КРУЗЕМАРК».
Блондинка подняла на меня глаза и улыбнулась, пронзая письмо ножичком с ловкостью леди Д‘Артаньян. Стопка неразобранной почты рядом с ней достигала высотой фута. Так что мои надежды на уединение с контактным микрофоном рассыпались в прах.
Блондинка не обращала на меня внимания, занятая своим простым делом. Пристегнув ведро к моему снаряжению, я открыл окно и закрыл глаза. Зубы у меня застучали, и вовсе не от порыва холодного ветра.
— Эй! Пожалуйста поторопитесь, — попросила блондинка. — Мои бумаги разлетаются по всей конторе.
Крепко схватившись за нижнюю перекладину рамы, я сел спиной вперед на подоконник, удерживая ноги в безопасности помещения. Потянувшись вверх, я прицепил один из ремней упряжи к наружному ограждению. Перехватив руки, я защелкнул другой ремень.
Чтобы встать, я собрал в кулак всю свою волю. Я пытался припомнить боевых приятелей, не получивших ни царапины после сотни парашютных прыжков, но это не помогло. Мысль о парашютах лишь ухудшила мое состояние.
На узком карнизе едва нашлось место для пальцев ног. Я толкнул раму вниз, и утешительный стук телетайпов исчез. Я приказал себе не смотреть вниз. Но посмотрел именно туда в первую очередь.
Подо мной зиял темный каньон 42-й улицы. Пешеходы и машины уменьшились до размеров муравьев и металлических жуков. На востоке за бело-коричневыми вертикальными полосами Дэйли-Ньюс Билдинг и блестящим зеленым обелиском здания Секретариата ООН виднелась река. По ее ленте пыхтел дымком игрушечный буксир, в серебристом фарватере которого ползла цепочка барж.
Порывистый ледяной ветер обжигал мое лицо и руки и рвал комбинезон, отчего широкие манжеты рукавов хлопали, будто боевые знамена. Ветру хотелось оторвать меня от фасада здания и швырнуть в парящий полет над крышами, мимо кружащих голубей и извергающих клубы дыма труб. Мои ноги дрожали от холода и страха. Если меня не сдует ветер, я слечу вниз, побежденный вибрацией, от которой побелели костяшки моих пальцев. Внутри блондинка беззаботно вскрыла очередной конверт. По-видимому, она уже считала, что со мной все кончено.
И вдруг меня разобрал смех: Гарри Энджел — «Человек-муха». Мне вспомнилось громогласное «оп-ля!» инспектора манежа, объявляющего «смертельный номер необычно смелого ангел а…». Не выдержав, я расхохотался, и откинувшись назад на ремнях безопасности, с радостью обнаружил, что они меня держат. Дела были не так уж плохи.
Я ощутил себя альпинистом-новичком. Несколькими этажами выше, у углов небоскреба торчали, как химеры, крышки радиаторов, а еще выше вздымался к солнечному свету стальной шпиль, сверкая, будто покрытая льдом вершина непокоренного пика.
Пора было сделать ход. Я отстегнул правый ремень, перенес и присоединил его к карабину, державшему другой ремень. Затем осторожно переместившись по подоконнику, отстегнул внутренний ремень и потянулся через бездну к ограждению следующего окна. Вслепую пошарив по кирпичной стене, я нашел скобу и прицепился к ней.
