Больше всех расстроилась из-за болезни отца Хама. Ей решительно не везло. Сначала рассталась с Абрамом, теперь лежал при смерти отец. Братья и сестры все возьмут себе, а ей не оставят ни копейки. Она боялась, что старик обойдет в своем завещании не только Абрама, но и ее с дочерьми. Главное же, в ней вдруг вновь проснулась былая любовь к отцу. Сейчас она сидела с Розой-Фруметл, и ее не покидало чувство, что ее новоявленная мачеха оказалась в том же положении, что и она, ведь Роза точно так же не уверена, позаботился Мешулам о ее будущем или нет. Обе женщины рыдали, сморкались и уговаривали друг друга перекусить.
Аделе заперлась у себя в комнате. Ее отчим был человек в летах, и ничего неожиданного в том, что конец его близок, не было. Но вот того, что этот провинциал, тихоня Аса-Гешл, убежит с Адасой, Аделе никак не могла ожидать. Нет, она не ревновала, она желала им обоим счастья. И все же — к чему отрицать? — случившееся она восприняла как пощечину. Аделе нещадно ругала себя за то, что согласилась с решением матери дать ему работу. Теперь ей было стыдно оттого, как ласково она с ним обошлась, что предложила давать ему уроки. Она перед ним унизилась; можно себе представить, как он теперь над ней потешается. И такое происходит с ней не первый раз: то же самое было в Бродах, в Вене и вот теперь здесь, в Варшаве. Ей всегда не везло с мужчинами. Неужели она так нехороша собой или у нее есть недостатки, в которых она сама не отдает себе отчета?
Аделе бросилась на постель. Что ж, пусть так: она примирится с судьбой, примирится с тем, что у нее никогда не будет ни мужа, ни детей, ни собственного дома. Будет жить одна. Ей вдруг вспомнился отец, чей прах покоится на кладбище в Бродах.
«Вот кто по-настоящему любил меня, — вслух произнесла она. — Только ты один, папочка, и любил».
3
Мешулам Мускат лежал при смерти, а Роза-Фруметл, Лея, Наоми и Копл рыскали по дому в поисках ключа от металлического сейфа в кабинете хозяина. А не прибрал ли этот ключ кто-то другой, думал про себя каждый из них. Где, ломали они голову, хранит старик драгоценности, принадлежавшие его первым двум женам, а также бриллианты, которые — они знали наверняка — старик где-то припрятал? Однажды, улучив момент, когда в кабинете никого не было, Наоми попробовала открыть дверцу сейфа кочергой, но дверца не поддавалась. Можно было, конечно, воспользовавшись царившим в доме смятением, прикарманить серебряные чашки и кубки, а также подсвечники и подносы, — однако Наоми не так низко пала, чтобы обворовывать больного хозяина. Имелись еще и сундуки, они были битком набиты муфтами, шубами, шелковыми платьями, атласом и бархатом, засыпанными нафталином. Но только сумасшедший стал бы возиться с этим старьем.
За эти годы Наоми удалось скопить небольшое состояние — семь с лишним тысяч рублей, — и в конце концов она решила оставаться честной. Они с Маней следили за всеми родственниками самым тщательным образом. Лея и не думала скрывать, что ищет отцовские драгоценности. Она заглядывала в сундуки, опустошала комоды, просматривала целый ворох бумаг, перерыла все вещи, которые носил старик. Ключ от сейфа, однако, найти не удавалось.
Тем временем сыновья и зятья Мешулама Муската, которые отвечали за сбор арендной платы в принадлежавших их отцу домах, перестали приносить Коплу деньги, выплачиваемые съемщиками. Раньше они всегда приходили в контору старика по пятницам, после восьмого числа каждого месяца, и деньги сдавали. В такие дни письменный стол в конторе был завален серебряными монетами и медяками. Кроме того, каждый домоуправляющий должен был представить список должников. Задолжавших квартплату Мешулам никогда на улицу не выбрасывал, однако постоянно пугал, что обязательно выгонит, да еще подаст на них в суд. Йоэл всегда был в курсе, если какая-нибудь квартира продавалась дешево, и Мешулам приказывал Коплу записать адрес и после Шабеса поехать ее посмотреть.
Копл по-прежнему приезжал в контору каждый день. Он сидел за столом, курил, читал газеты и зевал. Приходили за пенсией старые служащие Мешулама, они снимали шляпы, кланялись, справлялись о здоровье хозяина. Копл говорил им, что лучше ему пока не становится. Слег не только Мешулам, но и его бухгалтер, Ехил Штейн; в контору явилась с жалобой его дочь: зарплаты не было уже две недели, денег не осталось, кормить больного было нечем. «Если б от меня что-то зависело, — ответил ей Копл, — ты бы все получила до последней копейки». Утешил он ее тем, что сидит без зарплаты сам.
