— Ну что, оторваться от себя не можешь? Ступай на кухню и умойся, — донесся до него голос Абрама.
Он пошел на кухню, где и застал Стефу; девушка была в нижней юбке и в белой блузке с короткими рукавами, в домашних туфлях на босу ногу. Она стирала в тазу чулки и терла их так энергично, что мыльная вода покрылась пузырями. Девушка с нескрываемым любопытством оглядела Асу-Гешла с ног до головы и, помолчав, сказала:
— Так вот ты какой.
— Тысяча извинений.
— Иди помойся. Я не смотрю. Меня зовут Стефа. Я видела тебя у дедушки, но тогда ты выглядел иначе. Вот мыло.
— Большое спасибо.
— Мой отец только про тебя и говорит. Смотри, чтобы он не заморочил тебе голову. Что бы он ни советовал, все делай наоборот.
Аса-Гешл наспех помылся и вышел из кухни. В коридоре его остановил Абрам.
— Давай на скорую руку перекусим, — сказал он, — и отправимся на поиски Адасы. Поедем к Клоне. Даша, наверно, уже там.
Он отвел Асу-Гешла в столовую. На столе Аса-Гешл обнаружил полбуханки хлеба, сыр и селедку. Поели они быстро. Абрам ел с аппетитом, разрывая хлеб ровными, крепкими зубами. Стефа входила и выходила. На Асу-Гешла она смотрела с таким интересом, будто хотела что-то ему сказать, но при отце не решалась. Потом она убежала на кухню, было слышно, как она запела польскую песню высоким, сильным голосом. После завтрака Абрам пошел в кабинет. Он позвонил Иде, Даше, знакомому юристу, Герцу Яноверу и Гине. Акиве ночью стало плохо, и пришлось вызывать врача. Что это было, заворот кишок или какой-то приступ, так и не выяснили. Развод, во всяком случае, пришлось отложить. Герц Яновер сообщил Абраму, что сегодня рано утром Хильда Калишер отправилась к матери в Отвоцк. «Просто не знаю, что делать, — сказал он Абраму по телефону. — Такой переполох, что в себя не могу прийти». Даши дома не было. К телефону подошла Шифра, служанка. Даша, сказала она, уже поехала на Прагу. Рано утром зазвонил телефон, но когда Шифра подошла, трубку уже положили; вероятно, это была Адаса. «Ужас, что творится, — пожаловалась Шифра. — Кончится тем, что она у нас простудится и подхватит воспаление легких». Иды тоже дома не оказалось — ушла за покупками. По словам Зоси, накануне Ида пришла домой рано, часов в десять, и очень нервничала. До нее уже дошли слухи, что Хама ушла от мужа, и она с нетерпением ждала, что Абрам ей позвонит или заедет.
Абрам вышел из кабинета в отличном настроении. «Жизнь не стоит на месте», — мурлыкал он себе под нос. Больше всего на свете он любил, когда люди волнуются, когда все вокруг приходит в движение. Даже мысль о том, что в кармане у него нет ни гроша и он не сегодня-завтра может угодить за решетку, доставляла ему какое-то нездоровое удовольствие, возбуждала. Юрист, которому он звонил, сообщил ему, что за подделанные векселя он может получить до трех лет. Ничего, подумал Абрам, не упечет же его старик в тюрьму. «Я же брал в долг не у чужого человека, а у деда своих детей», — успокаивал он себя. Любой приличный человек в его возрасте давно бы отправился на тот свет, предоставив своим наследникам возможность прокутить его капиталы.
— Пошли, юноша, хватит сидеть без дела, — сказал он Асе-Гешлу. — Сначала надо будет где-нибудь перехватить полсотни. Кто-то ведь вчера обещал мне дать в долг, вот только кто? Потом я хочу справить тебе приличный костюм — мы его в кредит купим. Костюм и шляпу. Ну а потом отправимся на поиски пропавшей принцессы. У меня есть кое-какой план — какой, пока не скажу. Я такую кашу заварю, что вся Варшава со смеху покатится.
Они вышли на улицу. Было тепло и солнечно. Домашние хозяйки, стоя у раскрытых, выходящих во двор окон вытряхивали подушки из красного тика. Служанки мыли окна, выливая на них ушаты воды. В воздухе пахло молоком и свежим, только что испеченным хлебом. Абрам поинтересовался, есть ли у Асы-Гешла деньги.
— Три рубля.
— Давай их сюда.
Абрам остановил дрожки, они сели и доехали до Электральной, где у старинного друга Абрама был магазин готового платья. Дорога была забита автомобилями, дрожками, велосипедами. По улице тянулась похоронная процессия. Впереди, в сутане с кружевными рукавами, шествовал дородный ксендз и что-то бубнил, глядя в открытый молитвенник. За ксендзом следовали четыре человека в плащах с серебряным подбоем, в треугольных шляпах и с фонарями в руках. Зазвонил колокол; прохожие стали снимать шляпы и креститься. Похоронную процессию сопровождала стая голубей, голуби то и дело садились на мостовую поклевать лошадиный помет.
