— Семья, я вижу, у вас большая.
— Целая армия. Кого тут только нет — как в Ноевом ковчеге. Но оттого, что нас много, ничего не меняется. Говорю тебе, мы, евреи, строим дом на песке. Летаем по воздуху. Нам не дают возможности жить.
— Вы и в самом деле верите в Палестину?
— А ты что, не веришь?
— Что будет, если турки откажутся передать нам землю? Их ведь не заставишь.
— Отдадут — никуда не денутся. Есть такая вещь, как логика истории. Пошли-ка спать. Уже половина второго. Не соображу, кто так поздно звонил.
Абрам начал раздеваться, а Аса-Гешл медлил, возился со шнурками — ему было стыдно снимать с себя одежду в присутствии человека старше себя. И только когда Абрам вышел из комнаты, он поспешно разделся и юркнул под одеяло в постель Хамы. Кровати стояли по старому обычаю под прямым углом друг к другу. Абрам вздохнул и повернулся в постели, отчего пружины жалобно скрипнули.
— Псих этот Акива! Надо же, ввалился к Гине посреди ночи! — сказал он. — Ты этого олуха видел?
— Нет.
— Я-то знаю его еще по Бялодревне, когда он жил там со своим тестем, ребе. У нас, евреев, все шиворот-навыворот. Сводим блоху со слоном. А в результате получаем калек, шлемилей, безумцев. Ах, рассеянье, рассеянье, не пошло оно нам впрок!
Не прошло и пяти минут, а Абрам уже похрапывал. Аса-Гешл крутился в постели, переворачивался с боку на бок, совал голову под подушку, сбрасывал с себя одеяло, снова укрывался — заснуть, однако, никак не мог. Ему мерещилось, что часы в соседней комнате тикают с бешеной скоростью. Абрам прав. Выход у него только один: уехать из Польши, податься за границу. Придется ехать и ей — если она не хочет, чтобы ее обкорнали, надели парик, заставили совершать ритуальные омовения.
Он повернулся к стене и задремал. И вдруг сел в постели. Он услышал, как в замке поворачивается ключ. «Это дочь Абрама», — сообразил Аса-Гешл; он слышал, как Абрам спрашивал про нее дворника. Он прислушался: идет, твердо ступая, по коридору, зевнула, что-то сказала самой себе по-польски. В полуоткрытую дверь видно было, как в соседней комнате зажегся свет, потом погас. Затем дверь в спальню широко раскрылась, и он увидел на пороге ее. Она уже сняла платье и стояла в корсете и в нижней юбке.
— Папа, ты спишь? — раздался ее голос.
Абрам зашевелился:
— Что? Кто это?
— Папа, я тебя разбудила. Прости.
— Что тебе надо? Который час?
— Не так уж поздно. Папа, что мне делать? У меня совсем нет денег.
— И поэтому ты меня разбудила? А до утра нельзя было подождать?
— Я должна рано уйти.
— Это еще зачем? У меня нет ни гроша.
— Я задолжала модистке. И у меня порвались туфли.
— Тихо ты! Я не один. В маминой постели спит молодой человек, Господи, как же его зовут? Ну, тот, который живет у Гины.
— Пускай спит. Мне нужно десять рублей.
— У меня нет и десяти копеек.
— Придется тогда обратиться к дедушке.
— Делай, как знаешь, мне теперь все равно. Я уезжаю. Я — банкрот во всех отношениях.
— Папа, ты пьян.
— Кто этот студент, с которым ты снюхалась?
— С чего ты взял, что это студент?
— Я его видел.
— Все-то ты видишь. Знаешь, он отличный малый. Кончает медицинский. Очень интересный собеседник.
— У них у всех язык хорошо подвешен, а когда доходит до дела, то стрекача дают, как зайцы.
Стефа начала было что-то объяснять, но тут грянул телефон. Абрам вскочил и, как был босиком, помчался в кабинет, чуть не сбив Стефу с ног. Аса-Гешл слышал, как он что-то кричит в трубку, но вот что именно, он не разобрал. Минут через пятнадцать Абрам вернулся в спальню.
— Молодой человек, вы спите? — спросил он, подойдя к кровати Асы-Гешла.
— Нет.
— Адаса сегодня вечером не вернулась домой. Нюня, этот идиот, дал ей пощечину. Кретин проклятый.
4
Когда Аса-Гешл открыл глаза, сквозь занавески пробивалось солнце. Абрам уже встал; он был в цветастом халате, из-под халата виднелась волосатая грудь.
— Вставай, братец! — гаркнул он. — Сегодня у нас с тобой Судный день. Смерть мухам.
— Уже поздно?
— Какая разница? Опять звонила Даша; Адаса пропала. Должно быть, ночевала у своей подруги Клони, на Праге. У них там нет телефона. Ну и девчонка!
Аса-Гешл понимал, что пора вставать, но, поскольку у него не было ни халата, ни тапочек, идти на кухню было неудобно. Он не знал, ушла Стефа или еще нет, но спросить стеснялся. Дождавшись, пока Абрам выйдет из комнаты, он оделся и посмотрел на себя в зеркало в стенном шкафу. На щеках и подбородке выросла щетина. Несмотря на все передряги, со времени своего приезда в Варшаву он явно прибавил в весе. Светлые его волосы переливались на солнце. Он поднял руки, взмахнул ими и улыбнулся. У него появились мышцы. Ночной сон, хоть и недолгий, освежил его.
