— Добрый вечер. Вы, надо полагать, меня не узнаете, — сказал Аса-Гешл.
— Узнаю. Вы — Аса-Гешл. Что ж вы стоите? Входите. Шолом алейхем.
— Благодарю. Поздновато мы, да? Ситуация несколько необычная… Эта дама — госпожа Фишелзон.
— Добрый вечер. Мой тесть все время про вас спрашивает, удивляется, почему вы не заходите. Ваша жена бывает у нас каждый день. Когда она на вас жалуется, тесть не желает слушать. Уж если он кого полюбил — то это на всю жизнь.
— Как он?
— Неважно. Но вы ж его знаете. Легко он не сдастся. Сейчас он спит. Последнее время ему немного лучше, но опасность еще не миновала. Оставлять его одного нельзя. Сегодня у него дежурю я. Вчера вечером здесь был муж Стефы. Что-нибудь случилось? Почему вы с чемоданами?
— Вы, наверно, слышали, что арестован Герц Яновер.
— Его уже отпустили.
— Да, но он выдал все имена и адреса. И теперь, как выяснилось, полиция собирается арестовать меня.
— Вас? За что? Какая ерунда. К сожалению, здесь негде спать. Тесть спит на большой кровати, а я рядом, на кушетке. Если честно, я все равно не могу заснуть. Всякие мысли в голову лезут. Что ж, мы, мужчины, как-нибудь перетерпим. А вот даму придется уложить на стульях.
— Спасибо, но мне спать не хочется, — по-польски сказала Барбара. — Все, что произошло, — сплошное недоразумение. Меня им уличить не в чем.
— Разумеется, дорогая пани, но если уж попался им в лапы — дело дрянь. Лучше вообще держаться от них подальше. Пойду поставлю чайник.
— О, пожалуйста, не беспокойтесь.
— Ерунда. Ставите чайник — и газовая плита делает все остальное. Входите же. Я не боюсь. Пусть сажают. Если полиция позаботится о моей семье, я готов сидеть хоть до скончания века.
В студии царил беспорядок. По полу были разбросаны холсты, повсюду валялись книги, бумаги, журналы. Через покрытый пылью и трещинами стеклянный потолок виднелись снежные сугробы и ночное небо. Посреди комнаты стояла железная плита с торчащими в разные стороны кривыми трубами. На них сушились полотенца. Авигдор вышел на кухню и вскоре вернулся.
— Я поставил чайник, — сказал он. — Если вы голодны, есть хлеб и масло. Ну, что слышно? В предпринимательском мире дела обстоят не лучшим образом. Один знакомый еврей с Налевки говорит, что с нами происходит то же, что и с молящимися во время Восемнадцати благословений: сначала пятится назад один, через некоторое время второй — но рано или поздно отойдут все.
— У вас свой магазин? — спросил Аса-Гешл.
— Одно слово, что магазин. Перебиваемся с хлеба на воду. Хотел уехать в Палестину, но не дали сертификата. Обязательно надо быть членом партии. Если нет — ты не человек. Говорят, переселиться в Палестину собирается гурский ребе. А вот бялодревнскому эта идея не по душе. И не столько ребе, сколько реб Мойше-Габриэлу. Старшее поколение знает только одно: «Мессия грядет». Видит Бог, что-то он не торопится.
— А вы ходите в молельный дом Бялодревны? — спросил Аса-Гешл, просто чтобы что-то спросить.
— Каждый день. Иногда утром, а иногда днем. Погодите, чайник, должно быть, уже вскипел. — И он выбежал из комнаты.
Барбара улыбнулась.
— Забавный человечек, — сказала она.
— Ничего в нем нет забавного, — возразил Аса-Гешл. — На таких, как он, держится еврейство.
— Вечно вы преувеличиваете. Что он собой представляет? Мелкий лавочник. Ничтожество.
— В вашем представлении — может быть. Я — другого мнения. Такие, как он, ничтожества, мелкие людишки уже две тысячи лет тащат на своем горбу всех евреев — и христиан, кстати, тоже. Это они всегда подставляли всем другую щеку.
— А кому, по-вашему, надо подставлять другую щеку? Уж не Муссолини ли?
— Я не говорю, что надо. Я — не христианин.
— Но и не еврей.
В этот момент из соседней комнаты раздались сопение, хриплый кашель и тяжелые шаги. Скрипнули половицы. Аса-Гешл и Барбара подняли головы. Дверь в спальню распахнулась, и на пороге возник Абрам.
3
Аса-Гешл думал, что из-за болезни Абрам осунулся и похудел, а оказалось, что стал он еще тучнее, чем был. Из-под незастегнутого купального халата виднелись огромный живот и широкая волосатая грудь. Лицо было красное, волосы вокруг лысины растрепались. Он стоял и не сводил с Асы-Гешла и Барбары своих больших черных глаз, сверкающих, как в прежние времена. Над густыми бровями, через весь большой, мясистый лоб протянулась длинная, кривая морщина. Барбара не сводила с него изумленного взгляда. Всем своим видом он напоминал ей сатиров в витринах антикварных магазинов.
