— Пожалуйста, простите меня, — решил, хоть и не сразу, прервать собеседника Аса-Гешл, — но, может, мне с вами лучше не ходить?
— Что?! С какой это стати? Вы что, стесняетесь или стыдитесь? Вот что я тебе скажу, мой мальчик. Варшава — это тебе не местечко с одной лошадью вроде твоего, как его? Новый Тересполь? Здесь нужно уметь себя подать. А мой шурин человек простой, даром что книжник. Ну а Адаса, дочка его, — писаная красавица. Тебе достаточно будет на нее взглянуть — и ты погиб! Поверь, не будь я ее дядей, я бы и сам за ней приударил. К тому же она и уроки тебе давать может. Посмотрим, который час. Ровно половина второго. Обед у них в два. Живут они на Паньской. На дрожках доедем туда минут за пятнадцать, не больше. Только давай я сначала зайду в ресторан и позвоню по телефону. Хочу выяснить, почему эта дамочка меня за нос водит. Пойдем, подождешь меня внутри.
Они перешли улицу и через стеклянную дверь вошли в большой ресторан с красными стенами и многочисленными зеркалами. С резного потолка свисала хрустальная люстра. Официанты с наброшенными на руку белыми салфетками сновали взад-вперед, отражаясь в зеркалах. Кто-то играл на фортепьяно. Пахло коньяком, пивом, жареным мясом и специями. Здоровяк с лысиной величиной с тарелку и красной гладкой шеей полоскал длинные усы в пене, выступавшей из пивной кружки. Маленький человечек с салфеткой, заправленной за воротник, нагнулся над тарелкой мяса, хищно позванивая ножом и вилкой. Блондинка в белом фартуке с подкрашенными синькой веками и пылающими от румян щеками стояла за стойкой, уставленной бутылками, стаканами, подносами и тарелками, и переливала какую-то зеленоватую жидкость из графина в бокал. Абрам куда-то исчез. Аса-Гешл чувствовал, что голова у него идет кругом; похоже, он опьянел от одних запахов. Комната закачалась, в глазах у него потемнело. И тут перед ним вырос какой-то человек, до ужаса ему знакомый и вместе с тем совершенно чужой. Это был он сам — в зеркале напротив.
«Ты, — пробормотал он своему отражению. — Бедолага!»
Накануне вечером он тщательно побрился, однако за это время на подбородке опять выросла щетина. Воротник сорочки помялся, над ним судорожно двигался кадык. Пальто он купил перед самым отъездом из Малого Тересполя, однако в ярком свете ресторана оно показалось ему каким-то жалким, тесным, с короткими рукавами. Носки его туфель загибались вверх. Аса-Гешл хорошо понимал, что в его положении установить связи с богатым семейством, куда зазывал его этот совершенно незнакомый ему человек, очень важно. Вот и Спиноза считал, что робость — это то чувство, с которым необходимо бороться. Однако чем дольше он находился в этом роскошном ресторане, тем более жалким, неприкаянным он себя ощущал. Ему мерещилось, что все на него смотрят, подмигивают ему и презрительно улыбаются. Официант толкнул его, девушка за стойкой хмыкнула, продемонстрировав изумительно белые зубы. В эту минуту ему вдруг ужасно захотелось распахнуть дверь ресторана и пуститься наутек. Но тут он увидел отражавшуюся сразу во всех зеркалах фигуру Абрама, который приближался к нему быстрым шагом.
— Поехали! — крикнул он. — А то уже поздно.
И, схватив Асу-Гешла под руку, Абрам выбежал из ресторана. Подкатили дрожки. Абрам подтолкнул молодого человека, влез вслед за ним и плюхнулся на сиденье — пружины под ним жалобно застонали.
— Это далеко? — спросил Аса-Гешл.
— Да не волнуйся ты, они тебя не съедят. Главное — не робей.
По дороге Абрам рассказывал Асе-Гешлу про улицы и дома. Они миновали банк — здание с колоннами, в глазах мелькали витрины магазинов с золотыми монетами и лотерейными билетами, пробегали ряды съестных лавок, где были выставлены мешки с чесноком, коробки с лимонами, связки сухих грибов. На площади Желязной Брамы было что посмотреть: голый, без деревьев сад, ряды пустых скамеек, зала, где игрались свадьбы, рынок. Дворники споро убирали мусор — горы мусора. Мальчишка из лавки торговца домашней птицей в рубахе с испачканными кровью рукавами боролся со стаей индеек. Индейки пытались разлететься кто куда, и второй работник размахивал палкой, не давая им взлететь. Мимо всего этого безумия торжественно тянулась похоронная процессия. Запряженные в катафалк лошади были в черных попонах; сквозь прорези для глаз видны были их огромные зрачки. Абрам скорчил гримасу.
