– Все они ищут что-нибудь поменьше, – пояснил шофер.
Линию скромных особняков прерывали немногочисленные торговые точки: мясник, лавка, где вместе с мороженым продавали билеты на собачьи бега; жалкая скобяная лавочка. Они проехали длинную кирпичную стену заброшенного завода.
– Здесь делали телевизоры, – сказал шофер, – но фабрику глобализировали благодаря вашим друзьям из МВФ. Теперь у нас «Сони» и «Саньо». А вон в том здании делали электрические вентиляторы. Тоже глобализировали. Не смогли конкурировать с los chinos.[57] Я это знаю, потому что был здесь бухгалтером.
У remisero, как оказалось, была степень по экономике университета Буэнос-Айреса, и ему ужасно хотелось поболтать с редким гостем из Америки.
– Такая вот неолиберальная модель, señorita. Знамя свободной торговли навязывается вашими экспертами из университетов Чикаго и Гарварда и поддерживается глобальными корпорациями. Снижайте импортные пошлины, открывайте рынок для иностранных корпораций, приватизируйте государственные предприятия. А после того как национальные предприятия разорятся, мультинациональные компании могут записать в своих ежегодных отчетах, что завоевали новый рынок. Такие вот правила игры. Но не беспокойтесь, когда они разделаются с нами, они возьмутся за вас.
– А какое же, по-вашему, есть для этого решение?
Он сухо хохотнул:
– Длинная кирпичная стена и несколько пулеметов.
Что-то на улице остановило ее взгляд.
– Что там происходит?
Трое мужчин прижали кого-то в спортивном пиджаке к белой оштукатуренной стене. Один из них, в синем тренировочном костюме, ударил жертву по голове и потом плюнул в его сторону, вытряхнул из его бумажника несколько банкнот и швырнул на землю. Окно в машине было опущено, и она услышала, как матерился нападавший в тренировочном костюме. Он еще раз смазал жертву по затылку и повернулся к такси, уставившись на Афину с таким злобным видом, что она отвернулась от окна. Шофер нажал на газ и проскочил перекресток.
– Очень беспокойный этот квартал, – сказал он. – Globalizado.[58]
Он высадил ее на углу, где она попросила остановиться, и уехал. Ровные ряды маленьких домишек рабочего класса терялись меж недостроенных кирпичных заборов и пустырей, к улице со всех сторон тянулись протоптанные между ними желтые дорожки. За неухоженными, заросшими сорняками лужайками и насаждениями гибискуса и авокадо просматривались убогие строения. Метрах в ста из-за железной ограды залаяла сторожевая собака. Было три часа дня, но на потрескавшемся и местами обвалившемся тротуаре не было видно ни души.
Афина вынула листок бумаги, на котором Рикардо нацарапал адрес, и попыталась сориентироваться. Дом Качо находился за пустовавшим участком земли и не имел адреса, а схема, которую нарисовал Рикардо, была не очень вразумительной. Она нерешительно двинулась вдоль по улице, потом вернулась и остановилась у бетонной плиты недостроенного здания. За ним виднелась кирпичная стена с непривычно высокими узкими окнами. Она не успела сообразить, что происходит, как возле нее остановился автомобиль, из него выскочили трое людей и они быстро окружили ее. Через несколько секунд она узнала синий тренировочный костюм и угрожающий взгляд. Задрав подбородок, мужчина уставился на нее немигающими глазами:
– Что это с вами? Вы что здесь делаете?
Она посмотрела по сторонам, но единственным движением, которое она смогла уловить, была собака, исходившая лаем и кидавшаяся на железную калитку.
– Извините, – проговорила она тоном, который даже ей самой показался более чем вежливым. – Я ищу одного человека. Возможно, вы можете помочь мне. Вы знаете Качо Риверу?
Один из троих засмеялся, два других изучали ее свирепыми глазами.
– От кого? – спросил человек в тренировочном костюме.
– От Рикардо Беренски. По личному вопросу.
Он молча смотрел на нее, и пауза затянулась. Она дала ему лет под пятьдесят. У него были черные волосы, смуглая кожа, длинный нос, исковерканный когда-то страшным ударом. Подернутые сединой косматые волосы придавали ему вид стареющего хиппи, но он совсем не источал покоя или доброжелательства, а морщинки и небольшие кривые шрамы вокруг одного глаза накладывали на его лицо патину тяжелых испытаний, словно внутри его пылал, не угасая, неистовый огонь. Он был весь напряжен, как сжатая пружина.
