ну и, естественно, просится в рифму душа.
Слово — неважное, да больно хорошая вещь.
Странное дело — не быть в Атлантиде атлантом.
То ли ландшафт нехорош, то ли климат зловещ,
и угораздит родиться с умом и талантом.
Слово — неважное, а вещь хороша, хороша,
ах не слюбилось? так так и скажи: не стерпелось.
Кендера или Кундера, рифмуйся, не бойся душа:
невыносимая легкость, неспешность, и все-таки, ах, несмертельность.
Дни, что прожиты, с трудом назову золотыми.
Были отданы семье и работе.
Вот и не о чем говорить с молодыми,
Ну разве изредка — о любви и свободе.
Молодой, он что ж, неграмотен и неистов.
Жизнь полна картин и идет покуда без сбоев.
Он свободнее всех пушкинских лицеистов,
Всех цыган, разбойников и ковбоев.
Молодой, он женщину бьет с размаху.
Ту же самую, впрочем, что с вчера им добыта.
И не кланяется ни страху, ни отчему праху,
И не знает, где сердце, пока оно не разбито.
А я, что я могу этим жарким утром,
Этих самых дней золотых уже на исходе?
Вспоминать об одной любови печальной, утлой,
Тосковать о едва ли реальной свободе…
Возьму конверт, расклею,
волнуясь, допишу:
все кончено, прощай,
конец баллады.
Себя не пожалею,
тебя не пощажу,
а может, пощажу?
Проси пощады.
Проси, упрямолобый.
Не произнесены
все страшные слова,
хотя и близки.
Проси, пока мы оба
не осуждены
на десять лет
без права переписки.
Возьму конверт, припрячу,
назад не посмотрю.
Усилие проделав
болевое…
Тебя переиначу,
тебя перехитрю
и в ссылку,
в отделенье бельевое
немедленно отправлю,
в глубь памяти сошлю…
Гора с горою,
лишь бы не сгорая!
А я стишок подправлю
и с музычкой слеплю.
А как иначе
в туруханском крае?
Так, хороши иль плохи,
но, видно, до конца,
меняются черты, отвердевая…
Стираются эпохи,
срываются сердца,
хранит секреты
полка бельевая.
Лет сто, а может, двести,
промчатся. Чуть помят,
конверт найдется,
ведь находят клады…
… Меня на новом месте
порядком изумят
слова: «все кончено, прощай,
конец баллады».