Приводной пружиной драмы служат деньги. Петр Петрович предварительно обналичил облигации на сумму три тысячи рублей – по причинам, известным только ему. Пригласив Соню Мармеладову, пришедшую на поминки Мармеладова в квартиру своей мачехи по соседству, он в присутствии своего приятеля Лебезятникова предлагает ей учредить благотворительный фонд для помощи сиротам и вдове. Во время их разговора деньги лежат на столе. Когда Соня уходит, Лужин дает ей десять рублей и, как сообщает позднее Лебезятников, подкладывает сторублевую купюру ей в карман. Позднее, посреди поминальной трапезы, он входит в квартиру Мармеладова. В присутствии всех гостей он обвиняет Соню в воровстве и требует, чтобы Катерина Ивановна обыскала ее. Само собой разумеется, сторублевую купюру находят, и Соня оказывается опозорена. Лебезятников восстанавливает ее доброе имя, обличив клеветника.
На протяжении всей этой сцены взаимодействие политических, экономических и сексуальных элементов создает напряжение. Лебезятников (как помнит внимательный читатель, ранее он подарил Соне книгу по физиологии, которая вполне могла поспособствовать ее выходу на панель [Достоевский 19726:16]) разъясняет «женский вопрос», придавая особое внимание сексуальной роли женщины. Политические взгляды Лебезятникова не делают различий между целомудренной и распутной женщиной. Банальности, которые он изрекает по этому поводу, раздражают Лужина, страдающего от свежей раны из-за отказа Дуни. Лужин желает выместить свою досаду на Соне через нее опосредованно на Раскольникове. Таким образом, общение Лужина с Соней одновременно оказывается отягощено его уязвленной гордостью, опасениями политического характера и сексуальной фрустрацией.
На всем протяжении этой сцены Достоевский мастерски нагнетает напряжение за счет несоответствия между на первый взгляд благородными мотивами Лужина и его скрытым, но сильным сексуальным желанием. Начало диалога Лужина и Сони – это прозрачно замаскированная попытка соблазнения, которую подстегивает недавний разговор Лужина с Лебезятниковым о похотливости женщин и облегчает профессия Сони (она ни для кого не является секретом). Лужин дает Соне понять, что судьба Катерины Ивановны в ее руках, и, несмотря на его уверения, что роль Сони в организации благотворительного фонда будет ограничена финансовым управлением, общая парадигма романа, согласно которой решающим фактором спасения является женская сексуальность (как в случае помолвки Дуни с Лужиным), наводит читателя на мысль, что без одолжений сексуального характера здесь не обойдется. Как еще можно истолковать предложение Петра Петровича Соне прийти к нему тем же вечером для обсуждения подробностей учреждения благотворительного фонда?
– <…> Вот об этом-то [о лотерее] я имел намерение вам сообщить. Оно бы можно-с.
– Да-с, хорошо-с… Бог вас за это-с… – лепетала Соня, пристально смотря на Петра Петровича.
– Можно-с, но… это мы потом-с… то есть можно бы начать и сегодня. Вечером увидимся, сговоримся и положим, так сказать, основание. Зайдите ко мне сюда часов этак в семь. Андрей Семенович [Лебезятников], надеюсь, тоже будет участвовать с нами… Но… тут есть одно обстоятельство, о котором следует предварительно и тщательно упомянуть. Для сего-то я и обеспокоил вас, Софья Семеновна, моим зовом сюда. Именно-с, мое мнение, – что деньги нельзя, да и опасно давать в руки самой Катерине Ивановне <…>. А потому и подписка, по моему личному взгляду, должна произойти так, чтобы несчастная вдова, так сказать, и не знала о деньгах, а знали бы, например, только вы [Достоевский 19726: 440].
Здесь, как и в других случаях в ключевые моменты в произведениях Достоевского, частые многоточия и поспешные уточнения подчеркивают сексуально заряженный характер диалога. Читателю будет полезно сравнить этот эпизод с беседой Раскольникова и Сони, процитированной выше в настоящей главе. Речь Лужина, на удивление неуклюжая и нарочитая, свидетельствует о сильном дискомфорте. Лужин не может себе представить благотворительность, лишенную расчета и личной выгоды; его неспособность отдавать деньги просто так делает его прямой противоположностью альтруисту Свидригайлову. Деньги для Лужина неразрывно связаны с желанием купить Соню; эта постыдная сделка должна быть сохранена в тайне. Напряжение продолжает нарастать и в последующей сцене публичного скандала. Идея Достоевского становится ясна в кульминационный момент эпизода, когда тайна, святыня, клевета и сексуальность сойдутся вместе. Тайное сокровище (сторублевая купюра) представляет собой олицетворение наружной лжи и невидимой истины; подобно самой сексуальности, оно скрыто в одежде проститутки. Эта ложь, от начала до конца придуманная мужчиной, возникает из комплекса греховных мотивов: обиды, уязвленной гордости, ненависти, похоти и алчности. Погружение руки Лужина – органа, назначение которого состоит в том, чтобы хватать деньги, – в Сонин карман и сопутствующий этому стыд (необходимость для Лужина сделать это тайком), несмотря на первоначальное истолкование Лебезятниковым этого действия как акта милосердия, сопровождаемого похвальным желанием остаться неизвестным, на самом деле носят глубоко сексуальный характер. Происхождение самой сторублевой купюры непонятно, поскольку у Лужина просто не сходятся цифры: из 3000 рублей Петр Петрович кладет в бумажник 2300 и оставляет на столе 500, «и между ними три билета, во сто рублей каждый» [Достоевский 19726: 302]. Петр Петрович ошибся либо в вычитании (и на столе лежало не 500, а 700 рублей), либо в сложении (было 500 рублей и еще две, а не три сторублевые купюры). С такой арифметикой Лужин попадает в мир, где обычная логика не действует. Сторублевую купюру, которой он хватился, следует рассматривать символически. Это объект желания – желания, которое ложно, поскольку оно тавтологично (Лужин сам подложил ее в карман Соне, а теперь хочет вернуть; и где же
