Секреты Достоевского. Чтение против течения - страница 59

В лице Петра Петровича Лужина Достоевский показывает связь между скрытностью в политической и сексуальной сферах. Как и другие наиболее одиозные злодеи Достоевского, Лужин – вуайерист; сам он не совершает никаких действий, а лишь наблюдает за страстями других людей и манипулирует ими. Внешне законопослушный, праведный человек, он на самом глубинном уровне олицетворяет неправду. Сама его фамилия отдает лживостью, поскольку напоминает и русское слово «ложь», и немецкий глагол liigen (лгать). Лужин лжет как напрямую, так и путем умолчания. Он распространяет слухи о связях Свидригайлова с мадам Ресслих и о том, что тот якобы изнасиловал и довел до самоубийства малолетнюю девочку, о чем (интересная подробность) он узнал от Марфы Петровны. Во время их злосчастной встречи в Петербурге он говорит своей невесте и ее родным: «После обыкновенных процедур тем дело и кончилось, но впоследствии явился, однако, донос, что ребенок был… жестоко оскорблен Свидригайловым» [Достоевский 19726: 228]. Помимо распространения сплетен (активная ложь), Лужин также умалчивает жизненно важную для других информацию: хотя ему известно, что Марфа Петровна завещала Дуне значительную сумму денег (столь хорошо знакомые нам по романам Достоевского три тысячи рублей), он не считает нужным поставить ее в известность об этом. Источник этой существеннейшей информации (которая освободит Дуню от необходимости выходить замуж по расчету) – Свидригайлов, который сообщает ее Раскольникову немедленно по прибытии в Петербург: «Передайте, Родион Романович, вашей сестрице, что в завещании Марфы Петровны она упомянута в трех тысячах» [Достоевский 19726: 224].

Лужин приехал в Петербург, желая узнать всевозможное о группах политических заговорщиков, якобы активно действующих в столице, – вероятно, надеясь таким образом усилить свое влияние. Это любопытство сочетается со смутным страхом разоблачения («обличения») и желанием предотвратить любые попытки раскрыть какие бы то ни было тайны, которые скрывает Петр Петрович. Рассказчик умалчивает о характере этих тайн; возможно, они сексуальные, как тайны Макара Девушкина, но вполне допустимо также счесть их политическими. Публичное обличение, которого боится Петр Петрович, представлено в контексте жаркого политического климата той эпохи, когда разоблачение социальных проблем было главной темой прогрессивной журналистики. Яркая сцена скандала на поминках по Мармеладову приводит в действие драму разоблачения клеветы, в которой стыд и страх перед собственными желаниями, которые испытывает Лужин, заставляют всех нас пережить миг глубокого преображения, то, что Фрэнк Кермоуд называет «моментальным просветлением» от соприкосновения с потаенной, сакральной истиной [Kermode 1979:145]. Некоторые исследователи называют это катарсисом.

Эта сцена является кульминацией сюжетной линии Мармеладовых, начавшейся на первых страницах романа. Посетив с целью рекогносцировки квартиру процентщицы, Раскольников, испытывая «жажду людей» [Достоевский 19726:11], заходит в распивочную, где встречает пьяного чиновника Мармеладова, отца Сони. Монолог Мармеладова изобилует библейскими реминисценциями [Тихомиров 2005: 277]. В своем интересном недавнем исследовании А. Л. Гумерова показывает переклички между этой сценой и сценой поминок по Мармеладову. Она обращает особое внимание на мотив одежды и на скрытые цитаты из притчи о брачном пире царского сына в Евангелиях от Матфея и Луки (Мф. 22: 11 и Лк. 4: 21) [Гумерова 274–277]. Скрытые отсылки к этой притче, в которой брачный пир уподобляется Царству Небесному, не позволяют ограничиться «буквальным» прочтением сцены поминок. Несмотря на все внешние признаки обратного – пьяная, бедно одетая публика (отверженные мира сего), печальный повод для собрания (похороны), попытка оклеветать Соню Мармеладову, – эта сцена несет в себе предвестие искупления. Как пишет Гумерова, «Структура образа строится Достоевским так, что на внешнем, событийном плане мы наблюдаем скандальные поминки, а на внутреннем нам сообщается об уже решенной судьбе Мармеладова и о пире в Царствии небесном» [Гумерова2005:277]. Апофатическоепрочтение этой сцены раскроет все потаенные смыслы библейского подтекста.