Мы перешли с Гранд-авеню на Кларк-стрит.
— Отец как бы здесь начинал, — сказал я. — С Уэллс на Онтарио, а после на север.
Мне казалось, будто я вижу, как он идет. Глупость полная, я ведь знал, что отец лежит на столе у Хейдена. Из него выцедили всю кровь и накачали бальзамирующим раствором — в такую жару иначе нельзя.
Это уже не папа. При жизни он не переносил холода, а против жары не возражал.
— «Пивная бочка» и «Холодок» — так, кажется? — спросил дядя.
— Не помню.
— Как же ты так?
— Засмотрелся на таракана.
Мы шли, читая вывески. На Северной Кларк-стрит от Луп[3] до Дурдом-сквер приходится по три-четыре кабака на квартал — Бродвей для бедных.
«Холодок» располагался сразу за Гурон-стрит. Грек за стойкой едва взглянул на меня. Посетителей было мало, женщин ни одной, за столиком спал пьяный. Мы взяли по пиву, и дядя, как договорились, допил мое.
В «Пивной бочке» повторилось то же самое. Там было просторнее, побольше клиентов, два бармена, трое спящих.
Мы стояли у бара далеко от всех остальных и могли говорить свободно.
— Ты ни о чем не хочешь поспрашивать? — не выдержал я.
Дядя покачал головой.
— Что ж мы тогда здесь делаем?
— Пытаемся выяснить, что делал Уолли.
Я не понимал, как это можно выяснить, не задавая вопросов.
— Сейчас покажу, — сказал дядя, когда мы вышли. Мы вернулись немного назад и заглянули в третий бар.
— Ясно, — сразу же сказал я.
В баре играла музыка, если можно ее так назвать, и женщин было полно. В основном пьяные, средних лет, но и молодые встречались. Проститутки, наверное, среди них тоже были, но не так много. Обыкновенные женщины. Мы снова взяли два пива. Я был рад, что папа не заходил в такие места. Его только выпивка интересовала.
Вскоре мы двинулись по западной стороне улицы и на Чикаго-авеню повернули за угол. Миновали полицейский участок, пересекли Ла-Саль и Уэллс. Папа, проходя здесь примерно в половине первого, мог бы свернуть на юг.
Он находился тут прошлой ночью. Примерно в это же время, возможно, по той же стороне, что и мы.
Мы прошли под эстакадой надземки на Франклин-стрит. Над головой прогрохотал поезд — ночью они почему-то сильнее шумят. В нашей квартире на Уэллс, в квартале отсюда, их очень хорошо слышно по ночам или рано утром, если не спишь.
На углу Орлеан-стрит мы увидели рекламу пива «Топаз». Это, видимо, и было заведение Кауфмана, других баров поблизости не имелось.
Последняя папина остановка.
— Мы разве туда не пойдем? — спросил я.
Дядя покачал головой. Я не стал выяснять, почему, и мы молча постояли там минут пять.
— Ну что, парень? — произнес он.
— Ничего.
И мы двинулись на юг, к тому самому переулку.
Переулок как переулок. Без тротуаров, красным кирпичом вымощен. На одной стороне парковка, на противоположной — кондитерская фабрика с большой грузовой платформой. Около нас горит мелкого калибра фонарь, под эстакадой у Франклин-стрит такой же. Не сказать чтобы очень темно, с Орлеан-стрит все просматривается насквозь. Будь там кто-нибудь, мы бы его разглядели.
Дальше, на середине переулка, жилые дома, выходящие фасадами на Гурон-стрит или Эри-стрит. У тех, что на Эри, к задним дверям квартир примыкают деревянные веранды и лестницы, у гуронских стены ровные.
— За ним определенно шли следом, — сказал дядя Эмброуз. — Он бы заметил, если бы кто-нибудь подкарауливал его в переулке.
— А если они сидели там, наверху? — Я показал на веранды. — Видят, что человек выпил, шатается, пропускают его вперед, спускаются, догоняют и…
— Вряд ли. Если на веранде сидели, значит, живут здесь. Кто же станет творить такое у собственной задней двери? Да и сомнительно, чтобы Уолли шатался. Бармен говорит, он не настолько хорош был — хотя бармены и приврать могут, неприятности им ни к чему.
— Но так все-таки могло быть? — настаивал я.
— Мы проверим. Пообщаемся со всеми, кто тут живет. Ничего не упустим, если хоть малая вероятность есть.
Мы прошли по переулку к кирпичным трехэтажкам, выходящим на Франклин-стрит: на первых этажах магазины, выше — квартиры.
— Стекло от пивных бутылок, — наклонившись, сказал дядя. — Вот где это случилось.
Мне чуть дурно не стало. Вот где это случилось… Прямо там, где я сейчас стою. Не желая об этом думать, я тоже стал смотреть, что́ валяется на земле. Точно, стекло. Янтарного цвета. От двух-трех бутылок, не менее. Раньше осколки, конечно, лежали кучно, но ведь тут люди ходили, грузовики ездили.
