— Аверьян! Я, чай, тебе сказываю! — уже громче окликнул его наместник. — Обрить голову надобно, волоса уж вьются…
— Как пожелаешь, князь, — отозвался слуга, не оборачиваясь.
Не намеренно пренебрег он господским расположением: внезапная встреча со слободскими взбудоражила Аверьяна. Не признали его усольцы; видно, не просто было распознать среди княжьей свиты бывшего товарища. А он — он-то помнил Павлушу Меньшого. Было время — вместе песни пели…
* * *
Год миновал, как покинул Аверьян Усолье. В то утро он торопливо шагал по лесной дороге, не замечая ни опавших листьев и луж под ногами, ни холодного дождя, мелкой пылью сеявшего в лицо. Шел без цели — куда глаза глядят да дорога ведет. Ему было все едино… Нет у него корней на земле, не к кому приткнуться.
Мальчонкой подобрали его скоморохи в Новегороде во время черного мора. И кто были его отец с матерью, так и осталось неведомо. Природная смуглость выдавала в нем уроженца знойных стран: он мог оказаться и сыном купца, прибывшего издалека — Новгород торговал с полумиром, а мог быть и бродячих цыганских кровей — поди узнай!
Скоморохи нарекли сироту Аверьяном и увели с собой. Перебирались с места на место, людей на торгах да ярмарках потешали, на гуслях да дудках играли, получая свой кусок хлеба. Коли приспичит, могли скоморохи становиться и снотолкователями, и штукарями-фокусниками, и колдунами. Аверьян скоро обучился их ремеслу и о другой судьбе не помышлял.
Да пришла беда, откуда не ждали. Пленили его веселых товарищей: на деревню под Рязанью, где отдыхали скоморохи, налетел татарский отряд и захватил их вместе с жителями. Лишь Аверьяну удалось бежать: кинулся он в речку, нырнул поглубже и, насколько хватило дыхания, плыл, не высовываясь.
С тех пор один остался Аверьян, от скоморошьего ремесла отошел: несподручно одному народ веселить. В скитаниях он многому научился: и железо ковать, и сапоги тачать, и мед ставить, и рыбу ловить. На Двине жемчуг добывал, в Устюге храм рубил. Сметлив да понятлив в работе оказался, на лету все схватывал. Везде Аверьяна привечали добрые люди; не раз хозяева предлагали ему остаться, сулили дело передать, а дочери их тайком вздыхали о чернооком молодце. Но привычка к бродячей жизни брала свое, и Аверьян, простившись, шел дальше.
Так добрался он до Усолья, и тут его зацепило, впервые захотелось остановиться… Верил, что судьбу свою встретил: ровно душу обожгла Ульяна. Да Никита со своим богатством дорогу перешел… «Эх, Ульяна! Осталась ты стрелою в сердце — больно, колотно, а не вынешь… Жизни нет без тебя! Увидимся ли когда? Знать, не доведется…» Ком в горле вздохнуть не дает, слезы глаза застят. Отчего ж он такой неприкаянный? Видно, брести ему неведомо куда до самой смертушки…
За невеселыми думами Аверьян не сразу расслышал конский топот и ржанье. Опомнился, когда всадник дорогу загородил и вскричал неприветливо:
— А ну, стой! Али убогой?
Аверьян остановился. Увидел на дороге рыдван, за ним множество телег в окружении верховых.
— Эй ты, ответ держи, кто таков? — допрашивал окликнувший его, косясь на рыдван. — Почто шапку не ломаешь?!
Аверьян медленно стянул шапку, исподлобья оглядел подступивших всадников — в добротных кафтанах, на сытых лошадях — и проговорил нехотя:
— Вольный человек я…
— Вольный?! По всему видать, князь, разбойник, не иначе, — обратился всадник к тому, кто сидел в рыдване. — Давеча ить также шел один. Микита Онисимов вперед ускакал, токо с ним поравнялся, а тот ка-а-ак засвищет! А из лесу их высыпало — ровно гороху. Микиту начисто обобрали да побили. Кабы мы не подоспели, и с жизнью бы простился. Лежит теперь на возу, на коня сесть не может… Микита!
— А-а?.. — отозвался с воза потерпевший.
— Лежишь?
— Лежу…
В окошке рыдвана показалась рука в перстнях, и властный голос невидимого седока приказал:
— С собою возьмем, там разберемся. Да глядите, чтоб не убег.
Всадник кивнул Аверьяну:
— Полезай на козлы, опосля разберемся, какой ты вольный человек.
Аверьян, как на козлы садился, суму свою заплечную обронил. Поднять бы, да где! Возничий лошадей стегнул — и поехали.
