Труп голоса не подавал, и девочка напрасно ждала ответа. Это было обыкновенное явление, какое нередко случается с трупами, когда их приподнимают.
Уверившись наконец, что Иона Маркианыч мертв, она встала и медленно пошла из сада. Какая-то болезненная дрожь пробегала по ее молодому телу, голова кружилась, и ее клонило ко сну.
– Бедный, бедный Ионка! – шептала она, пробираясь по саду, и при этом язык ее еле ворочался во рту.
Дома она тотчас же свалилась в постель, а к вечеру у ней открылся бред. Девочку схватила горячка.
Старый преображенец весь тот день где-то пропадал. Он возвратился только поздно вечером, и когда Ироида Яковлевна взглянула на мужа, то вскрикнула в ужасе и спряталась в своей комнате. Она забыла даже сообщить мужу, что дочь неожиданно заболела.
Долго преображенец бродил по дому, как привидение, иногда бормотал что-то, иногда смеялся, иногда грозил кому-то кулаком. Ироида Яковлевна все это слышала и трепетала в своем уголке. Не было сомнения, что старый преображенец помешался.
Ироида Яковлевна совсем растерялась, тихонько плакала, молилась и не знала, что предпринять. Ей, однако, не было еще известно, что муж убил Иону Маркианыча.
Старый преображенец бродил по дому до глубокой ночи. Утомленный, он хотел уже лечь спать, но вдруг, как будто что-то вспомнив, вскочил с постели, что-то пробормотал и выбежал из дома. Ироида Яковлевна побоялась его остановить.
Преображенец побежал в сад.
Глухая осенняя ночь давно уже окутала город. Москва спала. Раздавались только сторожевые трещотки, бой в чугунные доски да выкрики «караулю!».
В саду, темном и беззвучном, преображенец на минуту приостановился, прислушался и начал пробираться в глубину с осторожностью кошки. Он пробирался прямо к тому месту, где днем совершил преступление. Вскоре он наткнулся на то, что искал, – он наткнулся на совсем уже окоченевший труп Ионы Маркианыча. Тихо и бережно, сперва ощупав труп, он начал приподнимать его, а приподняв, взвалил его, точно какой-нибудь куль, на свои здоровые плечи.
– Туда… туда… – прошептал преображенец и потащил свою страшную ношу в помещавшуюся в самом глухом месте сада беседку, старую, совсем почти развалившуюся.
Когда он приблизился к ней, какая-то крупная ночная птица, забравшаяся туда на ночь, услыхав человека, завозилась там и захлопала крыльями. Преображенец вздрогнул и чуть было не уронил свою ношу. Но потом, догадавшись, в чем дело, и пробормотав: «Ну, дура, молчи», – твердой поступью вошел в беседку.
Тут он сбросил с себя грузную ношу, высек огонь и зажег заранее приготовленную восковую свечку. Слабый свет озарил внутренность беседки, заваленной каким-то деревянным хламом: досками, ящиками, обломками колес и еще каких-то принадлежностей.
– Вот тут… тут… – бормотал преображенец, оглядываясь. – Тут его никто не найдет… никто не увидит… Придут, поищут и уйдут… Туда не залезут… Нет-нет, я один знаю место…
С этими словами, преображенец осторожно начал разбирать доски, кладя их в сторонку. Когда он их разобрал все, под ними оказалась дверь с кольцом. Он поднял дверь, которая некоторое время туго поддавалась его усилиям, и за нею оказалось какое-то черное пространство в земле.
– Ну, теперь все… – продолжал бормотать старик. – Туда – и все… пусть там лежит… никто не найдет… никто не увидит…
Он взял труп за ноги и поволок его к яме. В одну минуту труп очутился в отверстии. Преображенец заглянул туда со свечой в руках.
– Ага, там ему хорошо!.. – произнес он, загадочно улыбаясь искривленным безумием лицом. – Да, хорошо… хорошо… Прости, ученая голова! – вдруг почти вскрикнул он и торопливо опустил над ямой дверь.
Затем он завалил дверь досками в таком же роде, как они лежали прежде, задул огонь и вышел из беседки.
В дверях дома встретила его Ироида Яковлевна.
– Николай, ты нездоров? – спросила она тихо и участливо, боясь даже взглянуть на мужа.
– А! – торопливо произнес муж и остановил свой взгляд на жене.
Он смотрел на нее так упорно и так страшно, что та перепугалась.
– Николай, ты лег бы… – еле-еле проговорила Ироида Яковлевна.
– Ну да… все заснем… все… – отвечал ей старик. – Все… Иона Маркианыч уж заснул… и не встанет… И не пикнул, когда я его… вот так…
